Позвольте, глубокоуважаемые коллеги, рассказать вам об этосе науки. По всей вероятности, я буду об этих формах рассказывать вам до конца. Итак, этос науки, продолжение. Пункт первый. Резюме того, о чем мы говорили в прошлый раз. (пауза)
Наука – это специфическая форма знания. Она не лучше других, а, кажется, хуже других. Во всяком случае, хуже здравого смысла и хуже эстетического восприятия мира, и наверняка бесполезнее такого региона жизненного мира, как труд – превращение мира в полезность, и [наука], несомненно, не заменяет повседневности (неразборчиво. 1:58). Она, наука, создает свою оптику, эпистемологию, то есть форму производства знания, вероятно – прагматику, возможность использования науки, ученых. [Наука создает] оптику, прагматику, и, наверное – этику. И тогда задача методолога и методиста заключается в том, чтобы описать методологический комплекс, формы производства эпистемологии, этики, оптики, риторики.
Мы с вами говорили также о том, что наука создает специфическую форму опыта. [Слово] «опыт» здесь не должно нас вводить в заблуждение своей кажущейся омонимией, потому что есть опытный человек, просто опытный человек, с жизненным опытом. Такой опыт никогда не заменит научный опыт. Давайте, может быть, зафиксируем немножко рискованную вещь, я плохо это понимаю: наука создает специфическую форму опыта, которая кажется мне эквивалентной эксперименту или рационально построенному эксперименту. Далеко не каждый опыт может служить опытом научным. И, кроме того, наука формирует свою собственную реальность. [Это необходимо сформулировать в форме] афоризма (все афоризмы заимствованы, ничего плохого в этом нет, и я [его] тоже заимствовал): предмет или реальность науки создается методом. Мы с вами говорили о том, что это положение, типичное для кантианства или неокантианства, может легко приобрести превращенную форму и превратиться в релятивизм. То есть весь мир может быть релятивизирован, и тогда, кроме взбесившегося субъекта, солипсиста (или коллективного солипсиста) ничего не останется. А выход из этой ситуации простой – формы производства знания являются столь же объективными, как и то, что дано в опыте. То есть человек здесь ничего изменить не может, даже если он пытается что-то выдумать. Поэтому, опять же, задача методологии заключается в том, чтобы описать эти формы как существующие независимо от того, что нам хочется либо не хочется.
[Также] мы говорили о генезисе науки. Генезис науки - странная вещь: как люди похожи на своих родителей и далеких предков, так же и литературные образцы наследуют некоторые странные черты своих предков – иногда не непосредственных родителей, а, как Шкловский открыл, (неразборчиво), заимствование в литературе происходит не от отца почему-то, а от дяди или тети
. Удивительная вещь. Так же и в эволюционной эпистемологии . Так же и в науке – она наследует какие-то свои образцы и имеет генезис (неразборчиво. 6:42) генеалогию, рождение.
Ну вот, и кажется, что наука является порождением эпистемы Нового времени («Нового времени» – с прописной буквы, конечно, потому что речь идет об историческом этапе, это XVII век. А не исключено, что и сегодня мы живем в Новом времени, да, скорее всего, так и есть). Удивительные формы регулярности [складываются в то время]: парки были созданы как организованный лес с проложенными аллеями; орды превратились в армии, в боевые порядки, отличие которых от орд заключается в том, что там единичка или личность никакого значения не имеет, – все поддается рационально рассчитанному проекту. Наверное, сформировалось регулярное образование « школа» как производство людей с заранее заданными свойствами, хозяйство рациональное - тут мы можем говорить о капитализме как о соответствующем типе хозяйствования . Что еще? Я пытался вслед за Зигмундом Бауманом перечислять эти рационализированные регионы, и что еще нашел там? Ну да, ландшафт – это известно. Да, сформировалось рациональное письмо: появилась такая единица, как произведение со своими реквизитами – заглавием, вспомогательным аппаратом. Это то, что мы будем проходить по библиографии – формы рационального письма в науке. Разделились жанры. Отныне научный текст, научный трактат уже нельзя было писать стихами, как это делал Галилей. Почему? Это удивительно, но не получается уже почему-то в этом жанре. Роман отделился от новеллы, разделилась проповедь как высокая речь от поэзии как возвышенной речи. Что еще? Все в мире стало разделено и тем самым организовано рациональным способом.
Да, и этос науки, принципы которого легко перечислить – их всего четыре, мы их перечислим сегодня – они наследуют эту идею рационального проекта, созданную в новоевропейской мысли. Да, тут же (извините, я на полшага вернусь назад) появилась идея рационального устройства человеческого материала. Так же, как парк является рациональной трансформацией леса, и общество уже не может быть оставлено в покое [то есть не может не стать объектом трансформации], потому что общество растет как лес, а лес – это же тоже общество. Социология биофитоценозов или, как [это] называлось раньше, в начале века, «растительная социология». Лес – это сообщество деревьев, где есть вертикальная и горизонтальная мобильности, там есть классовая борьба между кустарником и соснами, например, это так описано занятно... И эта метафора рационально организованного проекта перенеслась на общество, где общество нужно было создать разумно. Потому что лес растет неразумно, и люди живут неразумно, а надо заставить их жить разумно – очень простая мысль.
Отсюда появляется идея Утопии (утопос – место, которого нет) и создается рациональное описание справедливого общества. Одно из этих описаний вы можете [увидеть], а может, и не заметите, сейчас почему-то это не упоминается – в утопии Фрэнсиса Бэкона. Я не знаю почему, но почему-то все эти утопии, этот жанр утопии (извините, лишнее отклонение, но я себе его позволю), оперировал наукой дальних странствий, в стилистике – это общество нужно создать на островах. Почему на островах?
Остров должен быть, наверное, отграничен от всей остальной мирской людской грязи, чтобы создать чистое общество, очищенный проект, разумный. Что-то есть в этом глубоко религиозное, связанное, может быть с ересями, а, может быть, и нет. Я уже, видимо, самого себя окончательно запутал и эту проблему, поэтому вернусь назад. … У Фрэнсиса Бэкона этот остров назывался Бенсалем [2]. Легко уловить этимологию: в Соединенных Штатах есть примерно около 70 городков, которые называются Сэлем. Сэлем по-еврейски «шалом», благость, «мир вам», что ли.
Бенсалем, Bensalem – это общество всеобщего блага, во главе которого стоит «Ученый совет». Удивительная вещь. Очень трудно совместить идею плебисцитарной демократии (т.е., выборность всеобщую) с ученым советом как представительством наиболее мудрых людей. Просто их не выберут, и правильно сделают. Уже в XIX веке, (неразборчиво. 13:40) когда избрали в парламент где-то около 70 процентов профессоров, в местный ландтаг кто-то написал злую эпиграмму: «О, моя родина, ты погибла», «O, mein Vaterland, du bist verloren» [3]. [Это считалось] катастрофой, что профессоры будут определять судьбу. Есть еще одна вещь, которая постоянно дебатируется и достаточно запутана – это взаимопроникновение науки и власти. То есть наука и власть где-то идут рядом. Франкфуртская школа и леворадикальная традиция построила на этом целую философию. [Согласно этой традиции,] наука – это худшая форма репрессий. Раньше буржуазия просто отнимала у пролетариата средства производства и выкачивала из него прибавочную стоимость, а сейчас до того изощренными стали, что эксплуатируют его интеллектуально и духовно, то есть отнимают у него знание, формы знания. Худший вид эксплуатации – это навязывание ему вот этих научных моделей мира и картин мира. Если вы посмотрите в русском переводе книжку Пола Фейерабенда (она у нас [в библиотеке] есть), то вы увидите эту идею развернутой до конца: худший вид репрессий - это наука, которая должна быть уничтожена. При том, что он еще и физик, и очень хороший методолог, и великолепный, конечно, великолепный логик. Но эта идея как бы носится в воздухе, она и образует сам воздух Нового времени.Еще одну особенность генезиса науки [можно назвать] разрушением фантазмов. У лорда Бэкона есть такое понятие, оно очень популярно, хотя для него никакого значения не имело – идолы [4]. Идолос. Это то, что препятствует пониманию реальности, то, что замутняет чистое зеркало рассудка, это всякого рода заблуждения, фантазмы. Давайте напишем, если можно, так: главный из этих фантазм – имена. Люди верят в написанное и в сказанное, и принимают слово за реальность, а [ведь] вещь и слово – разные вещи. Извините, не так сказалось. Как сказать? Вещь и слово – разные вещи. Можно так? (Голос: «Две большие разницы») Да, две большие разницы. То есть слова могут не означать реальности, слова – это фантазмы и фикции. Отсюда эти люди в напудренных париках с буклями: Ньютон и Кавендиш [5], и Бокль [6] за ними, – они в результате коротких дебатов написали на гербе этого общества [7]: «Nullius in verba». Как это перевести? (Голос: «Ничего в словах») Ну, «ничего в словах» – это не по-русски. В переводе ведь главное – русский язык. Я бы перевел так: слова это ничто.
И на этом стоит наука. Конечно – наука никогда не верит в слово, но верит только во что? В опыт. А что такое опыт? А опыт – это мир идолов. Идолов там четыре, давайте их перечислим : это идолы театра, idoli theatricum, или идолы внешних изображений, то есть то, что явлено, а не то, что на самом деле. Можно ли о человеке судить по его словам? Нет, конечно. Они же все наследовали идеи античной философии, они прекрасно знали конфликт между сократовцами, сократической школой, и софистами. Софист – он весь красивый, в пурпурном хитоне с кистями. Вокруг него прекрасные девушки в белых туниках, с опахалами. И он на трибуне вещает народу о том, как надо жить. Причем, сам стиль вещания – риторический – рассчитан на убеждение. Вот теперь возникает вопрос. Сократ тут же стоял, ну неподалеку, за углом, в грязном хитоне, пытаясь , чтобы его жена Ксантиппа не увидела. И он думал так (это я выдумываю, конечно): вот они, [аргументы], рассчитаны на убеждение, потому что логические аргументы в толпе не действуют. А что там действует? Суггестия, конечно. Сократ уже это слово знал примерно. Суггестия, апломб и идолы театра, то есть театрализация жизни. Наука XVII века очень сильно старалась избавиться от идолов театра. Привело это, естественно, к тому, что были созданы новые театры, уже научные, но это и правильно. Ну, давайте, [что] еще - значит, идолы театра, идолы рынка. Что там еще? Аффекты забыл. А? (Голос: «Идолы пещеры») Не слышу. (Голос: «Идолы пещеры») Правильно, большое вам спасибо, помогли мне, а я забыл совершенно – и идолы пещеры. Идолы пещеры – это идолы, которые проистекают из ошибок в органах чувств. Я не буду рисовать этот знаменитый стакан, который потряс новоевропейское сознание. Если налить в стакан воды и опустить в него карандаш, то все наблюдатели – когерентно, с контрольной группой, с экспериментальной, с тремя экспериментальными группами – будут видеть, что карандаш изломан. Но, вытащив карандаш, они увидят, что он не изломан. Таких вещей очень много происходит, потому что формы опыта на самом деле извращают знание.
А что такое «идолы пещеры» ? В Десятой книге «Республики», платоновского диалога, который еще переводится как «Государство», говорится , что люди в своих органах, воспринимая мир, находятся как бы в пещере, прикованные, и смотрят на стену перед собой, а свет истины, свет этой идеи дает тени на этой стене [8]. То есть сами идеи проходят там, где-то сверху (он говорит: «там, по верхней дороге»), а тени от вещей, самих по себе, проходящих по верхней дороге, наблюдаются чувствами. Красное, желтое, зеленое, сильное, слабое, умный человек, говорят, добрый, хороший… А что это такое? Это же неизвестно. Так вот последний этот идол, идол пещеры, как раз и подлежит деконструкции со стороны ясного, отчетливого научного знания. Отсюда вывод такой, что наука дает ясные и отчетливые истины.
Различие между французским, континентальным рационализмом и британским сенсуализмом заключается в том, что для Декарта, рационалиста, истины возможны только как истины разума, а британские сенсуалисты, зная это прекрасно, пытались вытащить истину из чувства. Это связано, может быть, с религиозными различиями, поэтому давайте здесь [отметим] это различение номинализма и реализма. «Номинальное» на латыни – nomina. Номинализм. Дискуссия между Платоном и Антисфеном Киником с этим и связана. Антисфен пришел на занятия в Академию и говорит, что ведь лошади-то не существует. Вот, говорит, лошадь пасется, она рыжая, довольно молодая, норовистая, и она радикальным образом отличается от другой лошади, на которой возят воду. А почему их объединяют в одно понятие? Лошади-то разные. Тогда Платон говорит, что дело не в лошади, а в «лошадности». Именно лошадность и существует, а живые лошади – это ничто. Так же как глина не имеет никакого отношения к идее кувшина. – В глине же не заложена идея кувшина – демиург создает из нее идею. Так и здесь. Поэтому, говорит, у тебя, Антисфен, есть, наверное, то, чем воспринимается лошадь, а вот чем воспринимается лошадность, у тебя нету. Антисфен обиделся, ушел, потом, правда, отыгравшись на Платоне с этим знаменитым петухом, который соответствовал определению человека.
У номиналистов, понятия – лишь номины, это лишь имена. Отсюда еще одно примечание. Что такое nomina? Это Монтекки и Капулетти. Джульетта – настоящий номиналист, последовательный. Ей там сколько, 14 лет, но она уже номиналистическую традицию усвоила. «Не ты, а имя». Там есть то, что называется в стилистике, в риторике – паронимическая аттракция [9]. Извините, (неразборчиво. 26:40) слово. Меня это всегда очень сильно занимает. [У слова] name [есть] паронимическая аттракция [со словом] enemy [10].
У Шекспира большая часть строк замкнуты в паронимические аттракции, если вы посмотрите. [В переводе] это теряется . «Не ты, а имя лишь твое – мой враг», «Ты сам собой, ты вовсе не Монтекки» [11]. Вот это и есть наука, вещи сами по себе. А что значит «сам собой»? Значит, нужно понять свойства вещи, исходя из самой вещи, избавившись от [мнимой] реалистичности этих понятий. Рука, нога, лицо, что-нибудь еще, что человеку принадлежит. [Здесь] эксперимент ex post facto идет. «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет.» [12]. И Ромео, [рассуждает Джульета, останется тем же человеком под другим именем]. А Ромео перед этим диалогом создает чисто алхимические вещи такие, хоть и словесные. Алхимия – это работа не с понятиями, а с вещами: серу - ненависть смешать, почувствовать превращение материалов, в реторте перекипятить всё, получить осадок, и осадок смешать опять же с медью и с ненавистью. Вот эта мистика пронизывала творчество Ньютона, основателя экспериментального метода, механической картины мира, дифференциального и интегрального исчисления, как это ни удивительно.
И еще одно, пожалуй, примечание. У Рембрандта, есть картина «Урок анатомии доктора Тюльпа». Карен Араевич Свасьян [13], который всегда меня наставляет на истинный путь по истории философии, говорит, что в этой картине показан идеал европейской, новоевропейской, науки. – . Там, как всегда у Рембрандта, из мрака выходит такое светлое пятно, лежит труп в подвале где-то, над ним склонились тени ученых. Кто-то в парике, а кто-то в халате. Один или двое из них, по-моему, роются в трупе, препарируют, а другие очень внимательно (видимо, с блокнотами или еще с чем-то) стараются наблюдать. Это все в тайне, конечно, потому что подобным образом расколдовать мир нельзя, это не одобрялось, общество не одобряет. Это можно делать только в замкнутом пространстве подвала. Отсюда кажется, что наука уже в то время очень хорошо дистанцировала себя от общества, хотя и наследовала религиозную традицию, ну схоластическую, во всяком случае.
Здесь нужно что сказать? Наука поставила себя вне нормальных людей, вне общества, если угодно. И Фуко здесь, наверное, прав, что это все граничит с насилием, а, может быть, и с преступлением, с каким-то, метафизическим преступлением [14]. Если увидите в нашей библиотеке [эту] книжку Фуко, на обложке которой наши дизайнеры уже в прошлогодней версии изобразили голову с содранной кожей, всю в крови, то это не так далеко ушло от идеи, от науки. Что-то антигуманное здесь есть. Но это антигуманное – вовсе не для осуждения, а , может быть, и наоборот.
Теперь следующий подпункт в [нашем] резюме. Еще одно существенное дополнение к генезису науки. Я его выпустил из поля зрения, а за эту неделю все-таки задумался. Генезис науки связан еще с тремя источниками. Первый источник – это иудео-христианское священнокнижие , как это ни странно. Что такое священнокнижие? Это конституирование некоторого текста как сакрального. Вы, наверное, слышали, что у иудеев религия основана на знании: там нет понятия «верить в Бога». В христианстве, особенно в современном, есть понятие личного религиозного опыта как переживания. Иудейская традиция не знает этого «верить» – [там] это «знать». Знать и соблюдать. Например, никогда не спросят «ты веришь в Бога?» у еврея. Что значит «верю»? Бессмысленный вопрос: сегодня я верю, завтра не верю, мои психические, ментальные состояния могут зависеть от чего угодно, бывают и разочарования. А верить – это значит соблюдать субботу. Спрашивают: ты соблюдаешь субботу или нет? Не соблюдаешь – значит, не иудей, соблюдаешь – иудей. Ну и всё. Да, кстати, слова «любить» в чисто эротическом смысле там тоже нет .
Идея [иудейского священнокнижия] заключается в том, что все состояния мира записаны в Книге. То есть единственное, что нужно знать, – это знать текст Книги или священнокнижия. Было бы наивно сказать, что это всё – архаичные формы знания, что это только дикие люди при Соломоне, при Царе Горохе, верили в эти россказни. На самом деле, те верования, которые бытуют сегодня, в XXI веке, они нисколько не лучше и не хуже. Другое дело, что (неразборчиво. 34:47) [сфера] сакрального переместилась. А в христианской традиции священные книги есть? Да, несомненно, у вас, христиан, есть священные книги: это 37 книг Ветхого завета и 24 книги Нового завета. Из них основные – четыре Евангелия, из них три – синоптические [15]. И что это значит? Это значит, что переписать эти книги, изменить их, нельзя. В них можно только вникнуть. Аналогичная штука происходит и в науке, конечно, потому что в науке тоже создаются священные книги. Они называются, правда, по-другому – классика. Классика – это тот корпус текстов, где нет ошибок. Правда это или нет, трудно сказать.
Итак, первый пункт – это священнокнижие. Там же, в этом священнокнижии, рядом есть еще идея Учителя. Учитель – это не просто преподаватель. В английском языке нет слова «учитель», кстати. А вот в русском и еврейском – есть. Учитель (нужно писать с прописной буквы) - это человек, который обладает правом толкования священной книги, то есть идея священноначалия появляется. Священноначалие – это выделение специфического сегмента акторов (живых людей, например, либо умерших), которые обладали аутентичным знанием смысла.
И третий компонент тогда – [это] что передача знаний или форма трансляции, трансмиссии знаний, осуществляется путем личных контактов с Учителем, [как] передача сокровенного знания. Это не обязательно иудейская вещь, то же самое было присуще и Пифагору, который в своей школе культивировал передачу знаний, вот так вот, шепотом, в углу кому-то что-то сказали тихо и сделали вид, что они услышали, и пошли дальше. Назывался (неразборчиво. 37:54). Записать ничего нельзя, потому что как только запишешь, обязательно соврешь. Эта вот вся традиция, наверное, присутствует и сегодня. Да, кроме священноначалия и священнокнижия, и вот этого контакта, общения с Учителем с большой буквы.
В генезисе научного знания выделяется еще и римское право, как мне кажется. Здесь я менее уверен. Римское право создало такой великолепный институт машину производства знания как доказательство, судебное доказательство, а также понятие презумпции – из чего мы исходим, и, в частности, кто несет на себе бремя доказательства. Например, на защите диссертации, как вы думаете, кто несет на себе бремя доказательства, что тезис правильный? Защищающийся. А почему не наоборот? Почему не все остальные должны доказывать, что это неправильно? (Голос: «Презумпция неверности») Римское право нас учит этому. Кто хочет что-то доказать, тот и будет доказывать, изложит все аргументы, что это так, а другие будут сомневаться. Здесь же появилась еще идея состязания доказательств или риторический (неразборчиво. 39:45). Это второй источник. А третий источник, а он же, наверное, и самый важный, и предшествует этому римскому праву – это греческая… как это назвать?
У Льва Шестова есть книжка «Афины и Иерусалим». , [Есть] перифраз известного афоризма Тертуллиана, который вошел в традицию. Верую, потому что абсурдно. Разве можно верить рационально? Верить можно только в абсурдное. Что общего между Афинами и Иерусалимом? Афины – это апофеоз мудрствования и рассуждения, а Иерусалим – это вера, не основанная ни на каких умствованиях, вера сама по себе, охватывающая и знания, в том числе. Все науки – [это] приложение к Торе, вот и всё, больше ничего нет. Между Афинами и Иерусалимом общего ничего нет, наверное, но, тем не менее, они входят в число родителей науки.
Так вот, античность и античная Греция создали специфическую форму конституирования знания, которая называется умствование что ли. Логос лучше назвать, логика – в таком широком смысле, то есть рассуждение. А еще – слово «пайдейя», знание, соединенное с умением рассуждать, и убеждать, и доказывать. Ну, например, социальные конфликты либо отношения власти могут быть осуществлены с помощью оружия либо кулака просто. Например, если кто-то не согласен, что параллельные прямые пересекаются, можно дать ему по лбу и он согласится. Но это доказательство не легитимно: он может действительно согласиться, но это не имеет отношения к порядкам мира.
[В случае пайдейи] речь идет о работе словами и понятиями. Чтобы запомнить [слово «пайдейя»] нужно запомнить другое слово, как всегда, в мнемонических техниках – найти другое слово, привязать к нему. Encyclo… paedia. Напоминает что-то? Энциклопедия [16]. Вот, из этого же этимологического корня – encyclos, «вокруг всего», это всестороннее знание и умение оперировать аргументами. Вот и все.
Отсюда – греческая философия, Сократ и его постоянное стремление все подвергнуть сомнению. Задавать постоянно вопросы. Эта же пайдейя стала основой политического дискурса, то есть основой политики, [которая] уже основывалась не на силе, а на совместном обсуждении чего-то. По-русски парламент переводится как «толковище». То есть когда собирается много людей, и они начинают обсуждать, что делать. Вот тут начинается пайдейя. А в восточной деспотии, там нет смысла обсуждать, что делать, там есть только команда и право сильного. Вот это вот, по-моему, идея.
(Голос: «А воспитание относится к этому?») Несомненно. Конечно. Воспитание или социализация гражданина – конечно, это, прежде всего, обучение его рассуждению в политике. Поэтому когда говорят о коммуникативном действии, вслед за Хабермасом, как основе политического дискурса, говорят, прежде всего, об умении найти разумные аргументы и использовать силу знания. Вот в рамках пайдейи было открыто, что знание имеет странную силу: как только логически что-то доказано, вдруг это обладает какой-то силой власти – человек начинает подчиняться логическому убеждению. Но не все, а только воспитанные.
Есть «питание» еще, значит, это знание поступило в его организм в качестве питания и он уже не может без него. Потому что есть люди, которые могут воспринимать в качестве аргумента только кулак либо очень явную угрозу ( наверное, это зависит уже от типов социального действия). Работает принцип: дают – бери, бьют – беги. И возникает такая странная вещь (она заслуживает трехминутного обсуждения) – представление знания как пред-ставление. Есть некоторый субъект: вот – я хочу и заставляю других делать. А другой субъект, воспитанный в пайдейе, создает нечто вроде кино – пред-ставление, то есть поставление перед собой, перед нами, [представляет] логический аргумент чего-либо. Например, мы обсуждаем формы социальной мобильности, обсуждаем стабильность семейных отношений, динамику власти, когда начинается Термидор [17] – через пять лет после революционного переворота или через десять. Здесь мы оперируем не просто наблюдениями за чем-то, а общезначимыми формами.
Теодор [18] рассказал мне очень интересную вещь, она и мне тоже знакома отчасти. Она связана с лазарсфельдовской идеей: кто более устойчив к стрессу в условиях непосредственного соприкосновения с противником? У Лазарсфельда это было на островах Фиджи [19], в подразделениях морской пехоты во время войны, а у Теодора – вот во время войны с нашими двоюродными братьями [20]. Высокообразованный человек, выпускник Принстона, либо Московского университета, либо Вильнюсского хедера, он что делает? Как вы думаете, он более устойчив к стрессу и более приспособлен, то есть воспитан как воин? (Голос: «Нет») Вот все так думают, что эти выпускники университета – маменькины сынки, хлюпики, и их нельзя ни к чему приспособить, даже отрыть полный профиль окопа они не могут. А вот люди из народа, такие крепкие, малообразованные, простые парни, вот они устойчивы. На самом деле, все абсолютно все наоборот.
Выпускники Принстона образуют четкость, мобилизованность, физическую выносливость, и умение владеть собой. С чем это связано? Я так думаю, может быть, с пайдейей, (неразборчиво. 48:27). Например, как Теодор рассказывал, взвод, где в основном русские евреи , они не боятся танков. Почему? Потому что, когда идет на них вот эта вот тяжелая, кажущаяся страшной машина, они, усвоив предыдущие инструктажи, знают и пред-ставляют, что танк – это железный ящик, люди внутри которого – не жильцы. Экипаж танка, дай Бог, если он проживет 15 минут, ну в среднем. На самом деле, нужно как можно быстрее окопаться, не очень глубоко, и попытаться сделать так, чтобы они потеряли из поля зрения [своей] смотровой щели этого человека, и бояться ему не надо. Но самое глупое, что можно сделать (это говорят старшие офицеры на инструктажах), это выскочить из окопа и побежать от него, подчинившись своему страху. Тогда всё, 100 процентов уже – не жилец. Так вот, те, кто образованные, – выпускники Вильнюсских хедеров и Московского университета – они свое знание держат в представлении, то есть включают режим «пайдейя» и не побегут никогда. А рядом – сефарды [21] малообразованные, они мигом забывают все то, что им говорили до этого, и подчиняются своему страху. У них знания нет никакого, и силы нет. И, естественно, большая часть из них гибнет. На них понадеяться нельзя – они сильно подвержены стрессу.
Так вот, умение вынести знание за пределы своего собственного Я, своей воли, и подчиниться ему, самому себе, а также подчинить других – это достижение греческого мудрствования. Оно и воспринято наукой. Я подчинился ему, [логосу], и тем самым танка уже не боюсь. Значит, и общая формула здесь такая, что это знание – пайдейя – безлично, как ни странно. Оно не принадлежит никому. Например, теорема Пифагора, как вы думаете, это что? Это ментальное состояние Пифагора? Вовсе нет. Просто Пифагор временно «подключился к сети», вошел туда, в этот предвечный сайт, скачал теорему и все, и транслировал другим. Сказал, (неразборчиво. 51:59) ученикам на углу, там, (неразборчиво). То же самое сделал и сэр Исаак Ньютон.
И последнее в этом резюме, затянувшемся немножко. Аристотель. Вроде я всех отцов и матерей науки перечислил. Аристотель тоже принадлежит к этой античной традиции. Здесь мы ему обязаны только одним вообще-то. Я, правда, не знаю, был ли Аристотель ученым. Скорее всего, нет – он был просто Аристотелем. Фигура мифологизированная, неизвестная Европе вплоть до XII века.
В Европу трактаты Аристотеля пришли через арабов. Они были вынуждены переводить с арабского языка на латынь. Потом обнаружили, что есть греческие оригиналы Аристотеля; оказалось, что они несопоставимы совершенно. Потом решили создать миф об Аристотеле, и одним из компонентов этого мифа является различение трех видов наук: теоретические, практические и творческие. Что на самом деле думал Аристотель, я не знаю. Я не классический филолог и могу об этом судить только понаслышке. Науки теоретические имеют своей функцией феорею или теорию, лишь одно знание. Теоретические науки – это логика, так, логос, или объяснение чего-то. «Все люди смертны». Если мы определяем какого-то объекта как человека, например, Сократ… «Сократ, ты смертен». Сократ – человек, [человек - смертен], значит ты, Сократ, смертен. И всё. Вот это логика. И тут фигуры силлогизма работают везде, независимо от материала: в биологии, в общественных науках, в религии, может быть.
Науки практические – это науки, связанные с полезностью и со здравым смыслом. Тут Шютц ни при чем, конечно, хотя и хочется его привнести, но у Аристотеля есть понятие «phrónёsis» – практичность. Как вы думаете, людям науки свойственна практичность? Может быть, и свойственна, но это не имеет отношения к логике. Иногда логические рассуждения оказываются менее практичными, чем алогические. Это те науки, которые Аристотель еще связывал с понятием «технос», техника, оперирование (неразборчиво. 55:25).
И третий тип – творческие науки. Это поэсис или мимесис, подражание чему-то. Можно ли объяснить художнику, как нарисовать картину? (Голос: «Нет») Можно объяснить, но он не нарисует все равно. А он сам себе может объяснить? Может, конечно, но эти объяснения будут мистификацией. Это когда приходят покупатели картины, очень легко понаблюдать это на вернисаже – как художник начинает объяснять, что он имел в виду, что он хотел изобразить. Это обычная ахинея, которая воспроизводится все время в одних и тех же форматах. «Вот я хотел изобразить свое внутреннее чувство» – он говорит, хотя на самом деле никакого внутреннего чувства у него не было. Так нарисовалось. Нет, лучше (неразборчиво. 56:31) написать. Подражание. Здесь мы воспроизводим идею в своем внешнем виде.
Да, еще одно примечание, оно, может быть, вам покажется занятным. Вы, наверное, слышали, что была такая элейская [22] школа в античности. Там [был] Зенон, не Зенон Стоик, а Зенон Элеец. Это тоже, конечно, домысел – ему это приписывается, потому что самих рукописей либо публикаций (публикаций не было в то время) Зенона не осталось, они не описаны в каталогах. А вот в доксографах [23] (доксограф – это то, что о них говорят, что они якобы сказали, а, может быть, и нет) получили известность апории Зенона. Одна из этих апорий, которая часто используется для демонстрации (шум, неразборчиво. 57:47) логики называется «Ахилл и черепаха». Остальные три апории примерно одинаковы. Ахилл, преследует черепаху, [которая на тысячу шагов впереди].
Но при этом Ахилл никогда не может догнать черепаху, логически. Почему? Потому что догнать черепаху - значит переместиться из пункта A в пункт B. Для этого необходимо преодолеть хотя бы часть пути, половину пути хотя бы. [Черепаха тоже переместится]. И тогда проблема возобновится. [Между ними всегда будет какое-то расстояние]. Когда-нибудь этот отрезок будет равен нулю? Не будет, потому что здесь введено понятие предела отчасти, 1/n, а n стремится к бесконечности. Следовательно, никогда это нулю равняться не будет. Это понятие предела и весь этот раздел математики отсутствовал как таковой. Он сейчас кажется естественным, но апории Зенона кажутся неестественными. Значит, Ахилл не может догнать черепаху чисто логически. Предположим, что он к ней приблизился на миллиметр. Но этот миллиметр он не преодолеет.
А теперь посмотрим все за элейцами, понаблюдаем за семинаром элейцев. Он говорит, значит, один из его аспирантов, Зенона: «Но ведь он и с места сдвинуться не сможет, если исходить из этой логики». Что значит «сдвинуться с места»? Это значит переместиться из точки A в точку B, сколь бы мала она ни была. Он не может ни шевельнуть рукой, ни сдвинуться. Старик Протагор, который там сидел, говорит: «Ну, естественно. Но тогда ничто в мире не может измениться, потому что любое изменение – это изменение состояния A в состояние B». Он говорит: «Совершенно верно. Значит, движения нет». Но ведь мы говорим: смотри, говорит, вон, побежала собака; киники бегают, а за ними собаки по улицам.
Это кажется лишь – он говорит. Почему? Надо отличать два вида знания: одно – по мнению, другое – по истине. По истине движения нет, а мнение в мире (неразборчиво1:01:00) есть, что это движется. Но это лишь видимость, потому что, Протагор говорит, на самом деле движение - это видимое движение сфайроса. Сфайрос – шар, [сфера]. Мир - это, сфайрос с бесконечным радиусом. Вот, наблюдатель находится внутри. А что значит «внутри»? Бесконечный радиус не дает возможности быть ни внутри, ни снаружи. Сфайрос, который вращается, движется или нет? Он говорит: понятие движения здесь совершенно бессмысленно. Он не может ни двигаться, ни не двигаться. И все. Значит, здесь чисто логическая аргументация создает мир, кажущийся искусственным, а на самом деле он настоящий.
Пушкин написал об этом. Когда в Лицее он проходил элейскую школу, он, как и все, как и милиционеры, изумился этому доказательству элементарному, и написал стихотворение:
Движенья нет, сказал мудрец брадатый.
Другой… (это был Антисфен, скорее всего, Киник)
Другой смолчал и стал пред ним ходить (в качестве доказательства)
Хвалили все ответ замысловатый (а он незамысловатый, конечно).
И заключение там:
Но, господа, забавный случай сей
Другой пример на память мне приводит:
Ведь каждый день пред нами солнце ходит,
А все же прав упрямый Галилей.
Но, кстати, и Галилей-то не столь упрям, как ему казалось. Вот опять же пайдейя и логическое доказательство дистанцируют картину мира от самого наблюдаемого мира. Теперь – пункт второй. Четыре принципа научного этоса. Здесь же, в этом пункте втором, пункт первый. Мы признательны формулировкой этих принципов (не выдумкой, конечно, а формулировкой) Роберту Мертону, который позавчера был жив еще (тут надо все время наблюдать). В 60-е годы его звали «мистер Sociology», вот. Человек очень симпатичный такой. [Тут] речь идет о поддержании образца. Это парсонсовский термин. Нет, лучше написать: о воспроизводстве образца науки как автономной сферы знания и соответствующих форм поведения и научных институтов.
Этос (мы давали определение, еще раз его дадим), этос здесь – это система поведенческих норм, поддерживающая научный образец. Как и любое определение, это – масло масленое. Ну ничего. Для чего они нужны? Они позволяют отличить кашу от гайки немножко, мухи отдельно – котлеты отдельно чтоб были. Мы здесь что можем сделать? Мы можем деконструировать фантазмы вслед за Джульеттой, нашей учительницей, и сказать, что некоторые формы знания, которые называют себя «Монтекки», вовсе не Монтекки. Они называют себя просто так. Если на клетке буйвола написано «лев», то мы должны это воспринимать как надпись «лев» на клетке буйвола, но не приписывать надпись ему. Здесь речь идет, конечно, о типовых переменных.
Давайте на всякий случай [этот] парсонсовский термин «типовые переменные» запишем [24], потому что эти четыре принципа являются модификацией парсонсовского различения типовых переменных. Эти переменные не столько типовые, , не знаю как это перевести точно, но это легко увидеть – pattern variables. Как по-русски перевести? Переменные, позволяющие различать типы. Можно сказать, типовые переменные. У Мертона их четыре, правда, потом, вслед за Мертоном, кто только не дополнял его четыре [переменные], даже я. Я тоже выдумывал свои, остальные. Но они являются лишь эпифеноменами уже готовых. Давайте их напишем.
Они формулируются в виде оппозиций, семантических оппозиций [25]. Это очень занятная вещь. Чем она занятна? Она занятна тем, что позволяет нам видеть реальность. Вот стоит только ввести хорошее различение, поставить хороший осциллограф либо спектрометр, либо сделать изящный измерительный инструмент, и вдруг мы начинаем видеть реальность, как будто она сама нам открывается. Реальность же, она тоже не глупая, она не безразлична к тому, кто ее изучает. [Бывает], тема, например, с кем-то не хочет вообще дела иметь, а есть люди, с которыми тема просто так и хочет «познакомиться».
Реальность тоже соображает, и вот как только мы эти переменные начинаем использовать, она начинает открываться. Значит, давайте перечислим [принципы Мертона] (сейчас перечислим, а потом будем рассматривать в отдельности):
1. Универсализм, можно и по-английски написать, universalism. 2. Вторая переменная, в русских переводах вы увидите слово «всеобщность», а в оригинале «коммунизм» [communism] написано. Давайте «коммунизм» напишем, принцип коммунизма. Да, так и есть – коммунизм, потому что наука - это единственная форма знания, может быть, единственная сфера жизни, единственная сфера Lebenswelt’а, где действительно достигнуто состояние коммунизма. Коммунизм как движение за обобществление собственности в XIX веке, массовое движение, он был таким странным феноменом, идейной такой мобилизационной химерой. Он и сегодня сохранился как химера. А вот в науке это изначально существовало. Да, значит, принцип коммунизма – это второй принцип.
3. Третий [принцип] назовем disinterestedness. Если можно, повозимся одну минутку с переводом. Я тут дефис поставлю. Un-interestedness и dis-interestedness чем отличаются? (Голос: «Un-interestedness это просто незаинтересованность, а это принципиальная разынтересованность») Как? (Голос: «Разынтересованность») Разынтересованность? Чего-то не любит такого префикса это слово. Русский язык не любит раз-. Разынтересованность это что-то другое, по-моему. Приставка раз- это разрушение, развитие, что то же самое, – развить, свитое развить. А тут как перевести? (Голос: «Отсутствие заинтересованности») Отсутствие заинтересованности? Да, пожалуй, так, отсутствие.
4. И четвертый принцип: организованный скептицизм. Тут легко – organized skepticism.
Эти четыре принципа – универсализм, коммунизм, незаинтересованность и организованный скептицизм – представляют собой differentia specifica, то есть дифференцирующие характеристики научного этоса. Теперь надо посмотреть в деталях.
Пункт третий – это опять генезис. Слово привязалось, но оно неплохое. Вопрос: Откуда они взялись, эти четыре принципа? – . Ответ: они взялись из типовых переменных Парсонса. Я вам напомню эти типовые переменные Парсонса. Давайте их запишем.
1. Универсализм/партикуляризм. Тут уже идут семантически противоположные пары, то есть оппозиции. Универсализм, чему это противостоит? Партикуляризм. Универсализм – партикуляризм.
2. Аффективность/нейтральность. Как вы думаете, научное действие или действие в регионе науки должно быть аффективным или нет? А как же, вот когда открытие происходит – руки трясутся, глаза квадратные, яблоко упало на голову, побежал… Это не имеет отношения к науке, абсолютно никакого. Ничего не падает. Значит, нейтральность. А универсализм и партикуляризм это что? Если мои люди, мои аспиранты – они правы, а чужие аспиранты всегда ошибаются. Это научная вещь или нет? Ключевский, кажется, когда был назначен из попечителей учебного округа министром народного образования, в первый день своей работы министром (надо уточнить все-таки) получил прошение от самого себя, когда он еще был попечителем учебного округа. И он прочитал прошение и написал: «Отказать». (Голос: «А он понял, что это от себя?») А? Конечно. Там написано: «От попечителя учебного округа, действительного тайного советника Ключевского министру. Прошение». Он отказал. Вот смотрите, если статья какая-нибудь приходит в мой же журнал, где я – редактор, встает ли передо мной проблема партикуляризма и универсализма? Конечно, встает. В науке нет ни своих, ни чужих, никого.
3. Специфичность/диффузность. Specificity, да, она специфичность и есть. Например, как вы думаете, теорема Пифагора действует только в России или также в странах Восточной Европы? Диффузно это знание либо специфично? А тезис о том, что образование является одним из основных лифтов вертикальной мобильности, это для всех стран присуще? А? Для всех, для всех. А в тех странах, которым это не присуще, значит, мы говорим: на самом деле, этого быть не может, значит, это не вполне так, значит, что-то там происходит не то. То есть здесь работает принцип: если факты не соответствуют теории, значит, это не факты.
4. [Коллективность/ориентация на себя]. Действие индивидуально либо коллективно. Вот когда мы используем личное местоимение множественного числа, когда – единственного? В науке, как вы думаете, какое местоимение используется? (Голоса: «Множественного») Множественного. Почему? (Голос: «Потому что это коллективное действие») Правильно. Гениально совершенно, спасибо. Потому что наука это не индивидуальное действие, а коллективное. Здесь идет ориентация на коллектив. Здесь мы все – коллективисты, хотим мы этого или не хотим. Даже эгоцентрики, которых среди нас много, тоже коллективисты в том отношении, в котором они являются участниками производства знания.
Что там еще у Парсонса? Напомните мне, если я ошибся.
5. Ascription[/Achievement]. Как это перевести? (Голос: «Приписывание») А? (Голос: «Приписывание») Приписывание. Как вы думаете, способности к научной работе это ascription либо achievement? (Голос: «Achievement») Гальтон бы с вами не согласился [26]. Я могу, например, в аргументации сказать: «Конечно, то, что я говорю сейчас вам, это абсолютно правильно, потому что я – более способный, чем вы». А вы мне должны сказать: «Если вы это говорите, значит, ваше место не здесь, а там на улице, не в аудитории». Не принято так. Это же, кстати, выражается в научной риторике. Например, в таком, очень глубоком, глубокомысленном виде. Бывают мыслители, обремененные тайной какой-то, которую они носят. Это ascription или achievement – тайна, которую носит русский мыслитель? Achievement… Нет, ascription, конечно. В науке есть мужчины и женщины? Нет. Значит, всё achievement’ы. Что еще есть?
6. Quality/performance. Это вообще нельзя разумно объяснить, но иллюстрировать можно. Так, вот у Парсонса, по-моему, в разных источниках по-разному. В работе «Структура социального действия» у него там формулируется четыре [типовых переменных]. Ascription/achievement [есть], а Я/коллектив – нет. Quality/performance - это общий принцип прагматизма, который мы детально обсудим. Там есть какая-то каша, поэтому все это – результат моей реконструкции [27].
Я выписал эти различения, чтобы из них вывести мертоновские. А мертоновские следующие: универсализм, disinterestedness, коммунизм и организованный скептицизм. Не скептицизм [как] философское учение или состояние сознания (например, не верю), а определенный ритуал коллективного действия, где скептицизм становится фактом институциональной коллективной работы. Например, это выражается в тайном голосовании, в экспертизах, в экспертных заключениях. В чем еще? В желании или нежелании сотрудничать. Например, человек вызывает неприятие большое партикуляристски, ну, например, он не той национальности, которая мне нравится, но работаю я в регионе науки, национальность не имеет никакого отношения – будем работать с ним. И сомневаться в его результатах организованно. Потом прокомментируем. Вот и все. Так, остается полторы минуты, и тогда пункт четвертый. Общее резюме. Мертоновские принципы не являются этическими принципами. В них нет того, что называется «нормативизм», но это мне хотелось бы [оставить] на ваше усмотрение. Они отличаются от заповедей, например, «не убий», «не укради», «не пожелай» … . Дальше можно и не перечислять. Их функция чисто аналитическая. Она позволяет нам различать «факторы» («факторы» в кавычках, конечно, слово «образец» не очень удачное, потому что образец это лучший образец; образец мыслителя), позволяет внутри текстовых массивов, в формах поведения людей науки различать «чистые» образцы и «нечистые».
Или, как в Торе сказано, отделять овец от козлищ. Иногда проводить более сильное различение, которое имеет и практический смысл. Ребе Христос говорит: «Опасайтесь пророков, приходящих в овечьей одежде, внутри суть волки хищные». «По делам их узнаете их. Собирает ли с терновника виноград или с репейника смоквы?». «Дерево доброе приносит плоды добрые, а худое дерево приносит плоды худые». «Худое дерево срубают и бросают в огонь». Отсюда – идея инквизиции. «Уже и секира при корне дерев лежит». Но эти принципы для нас имеют значение только потому, что они выступают в качестве лакмусовых бумажек, линеечек или системы координат, которые позволяют вычленить из всего огромного эмпирического массива образцы научного текста. И тут мы можем сказать, каков их удельный вес. Иными словами, эти переменные представляют собой основу для создания гипотез в области социологии науки или социологии знания. То есть именно на них строятся гипотезы.
Например, вот одна из гипотез, мы ее рассмотрим – гипотеза Пфеффера, Лионга и Штрейл [28]. Она [выглядит] так: где больше мобилизуются партикуляристские формы знания – в химии, в политической науке или в социологии? Это гипотеза, это интересно. Теперь остается только дело за тем, чтобы партикуляризм превратить в инструмент, а это довольно легко сделать, потому что мы можем посчитать за три года в журнале по химии, сколько там публикуется «своих», то есть тех, которые работают в этом учреждении, и сколько «чужих». То же самое – по социологическим журналам и тогда гипотеза начинает мощно работать, создавая целую исследовательскую программу только на одном понятии партикуляризма. Большое вам спасибо. Всё.
Примечания
[1] Писатель и литературовед Виктор Шкловский (1893‑1984), объясняя характер взаимовлияний (заимствований), преемственности в литературе, пишет о прерывистости ее истории и использует метафору: «…дело в том, что наследование при смене литературных школ идет не от отца к сыну, а от дяди к племяннику» (Шкловский В. О теории прозы. М.: Изд-во «Круг», 1925. С. 163). — Здесь и далее – примечания редактора.
[2] О вымышленном острове Бенсалем Ф. Бэкон (1561‑1626) повествует в романе «Новая Атлантида». Остров расположен в Тихом океане и неизвестен европейцам. Здесь достигнут невиданный в Европе уровень науки и техники благодаря деятельности некоего сообщества ученых — «Дома Соломона», или «Коллегии шести дней творения», целью которого «является познание причин и тайных пружин всех вещей и расширение пределов человеческой власти над природою до тех пор, пока все не станет для него возможным» (Бэкон Ф. Новая Атлантида / Ф. Бэкон // Соч.: в 2-х т. Т. 2. М.: Мысль, 1978. С. 509).
[3] Речь идет о Франкфуртском национальном собрании – первом общегерманском парламенте, заседавшем в 1848-1849 гг. Поскольку значительная часть представителей собрания имела высшее образование, его называли «Парламент профессоров». Точное происхождение эпиграммы неизвестно. Некоторые приписывают ее Отто фон Бисмарку, другие – Генриху Гейне. Существует несколько версий, которые обильно цитируются в художественной и научной литературе.
[4] В своей работе «Новый Органон» Ф. Бэкон описывает так называемых идолов разума – человеческие предубеждения и слабости мышления, которые препятствуют корректному научному мышлению. См., например, Бэкон Ф. Соч.: В 2 т. М., 1978.
[5] Генри Кáвендиш – британский физик и химик, автор работ по исследованиям газов в 1766-1788 гг. и опытов с гравитацией в 1790-х гг.
[6] Генри Томас Бокль (1821-1862) – английский историк, автор неоконченной «Истории цивилизации Англии».
[7] Лондонское королевское общество.
[8] Детально миф о пещере излагается Платоном в книге 7 «Государства».
[9] Паронимическая аттракция, или народная этимология, характеризует ряд явлений языкообразования, таких как замена иностранных слов на более привычно звучащие слова (например, «палисадник» на «полусадик») или правдободное, но ложное объяснение происхождения слов (например, предположение, что слово «выдра» происходит от глагола «выдрать») .
[10] Иными словами, можно предположить, что слова name и enemy имеют общий корень или общее происхождение, потому что они сходны по написанию и звучанию.
[11] У. Шекспир. Ромео и Джульета. Действие II, сцена II. В оригинале это двустишие выглядит так: «'Tis but thy name that is my enemy; —Thou art thyself though, not a Montague.
[12] У. Шекспир. Ромео и Джульета. Там же.
[13] К. А. Свасьян (р. 1948) - армянский философ, специалист по истории философии и культурологии, историк культуры.
[14] Речь идет о работе М. Фуко «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы».
[15] Синоптический [гр. synoptikos обозревающий все вместе] - сводный; обзорный, дающий обзор всех частей сложного целого.
[16] Слово «энциклопедия» происходит от греческих ἐγκύκλιος (enkyklios) - циклический, регулярный, и παιδεία (paideia) – общее образование, воспитание. Слова слились в одно, означающее «исчерпывающее, полное знание» в результате ошибок при переводе и переписывании греческих рукописей на латынь.
[17] Термидор - 11-й месяц французского республиканского календаря, действовавшего с октября 1793 по 1 января 1806. Вслед за термидорианским переворотом, в результате которого была ликвидирована якобинская диктатура, слово «термидор» стало означать отказ от радикальных целей и действий в ходе революции, в особенности, когда это сопровождается сменой лидера. –
[19] Во время Второй мировой войны исследовательский отдел Военного министерства США провел больше 300 исследований жизни американских солдат. По окончании войны группа под руководством Сэмюэла Стоффера провела повторный анализ более 600 000 интервью и опубликовала результаты в серии книг, где в том числе обсуждался вопрос устойчивости к стрессу (см. Stouffer, Samuel A., Edward A. Suchman, Leland C. DeVinney, Shirley A. Star, and Robin M. Williams, Jr. Studies in Social Psychology in World War II: The American Soldier. Vol. 1-4, Princeton: Princeton University Press, 1949). Пол Лазарсфельд, который знал Стоффера и работал с ним, написал обзор этой серии, где кратко изложил основные результаты и их значение для военных, социологов и общества в целом (см. Paul F. Lazarsfeld, The American Soldier - An Expository Review // The Public Opinion Quarterly, Vol. 13, No. 3, 1949, pp. 377-404).
[20] Возможно, речь идет об арабо-израильской войне 1947—1949 гг., войне между еврейским населением Палестины, впоследствии вновь созданным государством Израиль, и армиями соседних арабских государств.
[21] Этническая подгруппа евреев, сформировавшаяся на Пиренейском полуострове из потоков миграции иудеев внутри Римской империи.
[22] Элейская школа - древнегреческая школа философов, существовавшая в конце VI − первой половине V вв. до н.э., в городе Элее, в Греции. Элейцы разрабатывали теоретическое учение о бытии, заложив фундамент классической греческой онтологии.
[23] Доксография – термин, использующийся для обозначения поздних работ, в которых излагаются мнения и учения более ранних авторов.
[24] Типовые переменные (pattern variables) – набор стандартных оппозиционных пар переменных, предложенных Толкоттом Парсонсом для описания социальных взаимодействий и систем. (См. раздел «К общей теории действия» в кн. Парсонс Т. О структуре социального действия. — М.: Академический Проект, 2000. — 880 с.
[25] Типовые переменные Парсонса сформулированы в виде оппозиций. Нормы Мертона – нет.
[26] Фрэнсис Гальтон (1822-1911) - английский ученый, антрополог, основатель психометрики и дифференциальной психологии. Гальтон известен также своими исследованиями вариаций различных характеристик людей, таких как. рост, вес, черты лица, отпечатки пальцев и проч., и роли наследственности в умственных способностях человека. Он придерживался позиции о генетической наследственности таланта и способностей и ввел термин «евгеника», обозначающий учение об улучшении наследственных свойств человека путем селективных браков.
[27] В работе «Toward a general theory of action» (Talcott Parsons and Edward A. Shils, editors, Cambridge: Harvard University Press, 1951) представлено пять пар типовых переменных: affectivity – neutrality, particularism - universalism, quality – performance, specificity – diffuseness и self-orientation – collectivity orientation. В работе «Economy and society» (Talcott Parsons and Neil J. Smelser, Glencoe, Ill.: Free Press, 1956) последняя пара self-orientation – collectivity orientation отсутствует. Пара achievement – ascription присутствует в работе «The social system» (Talcott Parsons, Glencoe, Ill.: Free Press, 1951), в то время как quality – performance и self-orientation – collectivity orientation отсутствуют.
[28] См. Pfeffer, J. Leong, A., and Strehl, K. Paradigm Development and Particularism: Journal Publication in Three Scientific Disciplines // Social Forces, Vol. 55, No. 4, 1977, pp. 938-951
