(Неформальное вступительное слово Г.С. Батыгина с изложением процедуры семинара)
Султанов Александр Хамитович: Постольку поскольку здесь собрались специалисты разных направлений науки, постольку эту тему, проблему термина, мы знаем, в общем то все, но по-разному. С одной стороны, ее знают историки и философы, с другой стороны, ее знают лингвисты и терминологи. Но, так или иначе, каждому, кто занимается наукой, приходилось и приходится постоянно сталкиваться с этой темой, проблемой. Исторически, конечно, философы знают эту тему лучше, чем терминологи. Знают об истории становления философской терминологии в античности. Знают о том, как трудились над этой темой, в широком смысле, такие крупные мыслители, как Г. Лейбниц. Прежде всего, может быть, о нем надо говорить, о его идее создания предикатов при доказательстве истины. Известно, как формировалась первоначальная терминология. Очень хорошо это показывает труд Карла Линнея "Философия ботаники". Именно там был сформулирован первый принцип перехода от афоризмов, к определенным словам, т.е. терминам. Это было началом на пути систематического становления новой науки - классификации, с чем во многом связана современная терминология.
См. также:
Видеозапись семинара "о природе научного термина" (часть 1)
Видеозапись семинара "о природе научного термина" (часть 2)
Видеозапись семинара "о природе научного термина" (часть 3)
Об А.Х. Султанове / Библиография публикаций А.Х. Султанова
Но кроме этих общих, исторических, тысячелетних тенденций существует еще особая дисциплина терминология или терминоведение, как одна из ветвей прикладной лингвистики. Она, как дисциплина, встала сравнительно недавно, прежде всего благодаря усилиям Вюстера в Австрии и у нас, в нашей стране, усилиями Лотта. Они работали почти одновременно (исторически), но, в значительной степени, самостоятельно. Принципы, по которым строилась эта дисциплина, были очень схожи и это было связано, конечно, с условиями и с задачами, в связи с которыми так интенсивно, в свое время, стала развиваться терминологическая наука. Эта дисциплина, которая определялась как междисциплинарная, на границе между логикой, философией, языкознанием. Дисциплина, которая вбирала в себя и логические принципы, и филологические начала. Но важнейшим в этой работе был, как условно называется, такой "инженерный" подход. Это связано с тем, что встала задача упорядочения и нормализации огромных терминологических массивов.
Еще одно мое предположение. Не случайно, что это происходило в Австрии, в Германии и Советском Союзе. Это во многом было связано с очень интенсивным развитием экономики, инвентаризацией экономики, где требовалась унификация не только на уровне изделий, но и на уровне их названий. Я не встречал особенно таких оценок, но мне представляется, что эта оценка имеет основания.
В результате этой работы, в конце концов, было создано несколько международных терминологических центров, важнейшим из них является "Инфотек". Очень мощно работает терминологическая группа Будейки. У нас в стране, в советское время, тоже был, во-первых, Государственный комитет по научно-технической терминологии. Во многих институтах были целые отделы, связанные с работой над терминологией. В частности, во ВНИИКК (институте классификации и кодированию) был целый отдел по терминологии. Сейчас эта работа в значительной степени утихла.
Первоначально все усилия были направлены на разработку средств нормализации и упорядочения. Т.е. работа носила инженерный, технический характер и принципиально теоретические вопросы ставились недостаточно отчетливо или, даже больше надо сказать, они не были столь существенны. Были более или менее удовлетворительно обозначены общие пределы изучаемых вещей, и дальше задача состояла в том, чтобы нормализовать этот огромный массив. А что это за массив - нам как раз и предстоит поговорить.
После того, как очень для многих термин утратил простоту данности, и возникла потребность как-то эту данность доказывать и обосновывать, стали разрабатываться общетеоретические идеи по терминологии. Сейчас вышло несколько теоретических книг по общей терминологии. У нас, в Институте языкознания, несколько лет назад, вышло несколько работ в этом направлении, в основном, усилиями ученицы А.А. Реформатского Суперанской Александры Васильевны. Поскольку постольку Реформатский у нас многое сделал, чтобы прояснить важнейшие моменты в смысловой структуре термина.
Но что характерно для всей этой терминологической практики и теоретических исследований? Это очень слабая дифференциация в огромном терминологическом поле. Оно, в целом, если говорить прямо неисчерпаемо, терминологические массивы - огромны. Некоторые лингвисты и терминологи прямо считают, что язык на 80% <неразб> В частности такую мысль высказывал <неразб> Некоторые считают, что границы между термином и не термином проходят внутри смысловой структуры полисемичного слова, постольку поскольку проводится анализ толковых словарей, в которых кроме общих значений, указываются еще и специальные значения. Такие подходы связаны с вполне определенными определениями термина. А вот дифференциация, здесь ее нужно особо отметить, потому что термины есть действительно везде. Как только намечается область деятельности, так сразу возникает специализация выразительных средств. Есть терминология охотничья, есть рыболовная, есть спортивная терминология, в любом ремесле есть своя терминология. Так что действительно, если мы будем смотреть на язык с позиции распределения общественных усилий и дифференциации по направлениям деятельности, то можно сказать, что лексика, в значительной своей части, как бы начинает дифференцироваться по этим направлениям и возникают слова, так называемые специальные значения.
Так вот эти специальные значения большей своей частью коррелируют с тем, что Потебня в свое время называл дальнейшим значением. В отличие от ближайшего значения, т.е. того значения, которое известно каждому носителю языка. Специальное значение известно далеко не каждому носителю языка. Например, слова, общеизвестные, которые употребляют моряки, для обычного человека может оказаться совсем непонятным. Даже простой каменщик будет употреблять слова, в специальном своем значении, которые обычному человеку далеко не все будет понятно. И это вполне естественно. Но важно в плане дифференциации и то, что и научная терминология, научные термины в своей квалификации, как правило, рассматриваются наряду со всеми прочими терминами, а вот связи с научными терминами возникают большие вопросы и большие проблемы.
Обычное определение термина звучит так: термин - это специальное слово. Чаще, иначе, это - слово в специальном значении, в функции обозначения специального понятия. Но "специальное слово" редко используется терминологами, большая часть терминологов пользуется определением, которое восходит еще к Винокуру, который еще в 30-е годы сформулировал мысль, что термин - это слово, функция обозначения специального понятия. В данном случае мы имеем определение через родовидовое отличие. Родом является это слово, видом - это слово, которое имеет специальное значение или функция обозначения специального понятия. Такое родовидовое определение связывает термин со словом, именно как род и вид. Как известно из логики родовидовых отношений, то, что присуще роду, его принципиальные свойства, самые существенные, должны быть присущи и виду. Не может видовое понятие расходиться по существенным признакам с родовым понятием. Это простейшее правило формальной логики. В связи с этим относительно большей части терминов, ремесленных терминов, даже технических терминов, технических особенно, никаких особых проблем не возникает.
Но в связи со смысловой структурой научного термина эти проблемы начинают возникать, потому что научный термин, а когда я это говорю, я имею ввиду современные научные термины, т.е. научные термины новой науки, потому что естественно, что были термины, которые могли называть научными и в древности. Аристотель говорил, что наука началась с определения тождества и различия. Но современные научные термины имеют свои особенности, отличающиего от всех прочих терминов и эта дифференциация, проведенная последовательно, приводит к мысли, что обычное родовидовое определение в данном случае оказывается недостаточным или даже слабым. Одним из основных мотивов терминологических исследований, является мотив однозначности, т.е. термин должен быть однозначен по определению, по установке, по задаче и это везде, где бы мы ни сталкивались с работами по терминологии, это один из основных тезисов о существе термина, его однозначность. Если термин не однозначен, то он как бы не является термином.
Вопрос о полисемии терминов является одним из самых острых. Он, во-первых, как бы один из всеобщих, потому что все говорят об этом, и один из острейших, потому что с этой проблемой ведется напряженная борьба. Слова принципиально многозначны и даже бесконечно значимы.
Лексика любого языка полисемична по своей природе. Никаких моносемичных слов нет. Даже если как указывают лексикологи, такой как один из лучших наших лексикологов Дмитрий Николаевич Шмелев, он много занимался этой проблемой, он просто говорил о многозначности языка и указывал в качестве примера моносемичного слова - слово "мгла" и здесь, конечно, проявляется некоторая непоследовательность. Потому что если слово "мгла" принципиально мносемично, то Блок бы не сумел сказать, что "Даже мглы ночной и зарубежной, я не боюсь". Потому что никак нельзя говорить о "зарубежной мгле", если бы "мгла" была бы абсолютно моносемичным словом.
Вот эта принципиальная полисемия, а как говорит Лосев, бесконечная значимость слова, она существеннейшим образом сталкивает позиции людей, изучающих научную терминологию. Потому что требование однозначности и одновременно определение термина как слова порождают ряд сложнейших лингвофилософских проблем. Именно лингвофилософских, потому что, с одной стороны, это - лингвистика, а, с другой стороны, это уже философия языка, философия слова и тот аппарат, который привлекается, с одной стороны, формальной логики, а, с другой стороны, диалектической логики. Если по поводу формальной логики это известно, то диалектики, которые тесно работали в этой области, и прежде всего это, конечно, Лосев, Флоренский. Из немецких диалектиков, т.е. людей, которые склонны рассуждать в диалектических категориях, это, конечно, Потани, он тоже очень остро об этом говорил.
Я наметил одно направление темы и проблемы. Есть еще, конечно, собственно историко-философское направление, мотив. Потому что к проблеме терминологии обратились очень тесно еще в начале XX века несколько крупных наших мыслителей. Это Флоренский, Булгаков и Лосев. Они специально посвятили усилия этой теме. Особенно, может быть, Флоренский, хотя и у Булгакова как бы это более остро, напряженно звучит, но Флоренский задал некоторое направление и модус размышления о природе термина. У Лосева специальных рассуждений о термине не так много, но принципиальные установки его "Философии имени" дают возможность разворачивать проблему термина в таком ключе, когда можно более существенно продумать вопрос о ней, нежели допустим в том плане, в котором говорил Булгаков.
Вот это еще одно направление очень важное, которое и только сейчас начинают исследовать. Давайте все-таки поговорим об этой многозначности и полисемии. Еще несколько требований, которое накладывается на термин. Мало однозначности. Нужно отсутствие синонимов, т.е. термин не должен иметь симонимов, он не должен иметь омонимов и антонимов. Он должен быть независимым от контекста. Это - основные требования, которые предъявляются к термину. Но если термин - это слово, то говорить о требуемой однозначности, независимости от контекста, очень проблематично. Что это за слово, которое оказывается лишенным принципиально неэлиминируемых признаков и свойств, потому что свойства и признаки, указанные сейчас, их нельзя элиминировать, это существо лексического строя языка. Каждое слово, в конце концов, определяется контекстуально.
Мы, в данном случае, стоим перед очень непростой дилеммой. Либо мы должны признать, что термин - это слово, и тогда все наши попытки и все наши установки на однозначность, независимость от контекста и т.д. становятся очень и очень неубедительными. Либо мы должны будем сказать, что термин - это нечто особое в знаково-смысловой сфере, нежели обычное слово разговорного языка. И тогда встает вопрос о том, как его научиться интерпретировать и понимать. В обычной логике родовидовых отношений это сделать практически не дают, во всяком случае, в тех пределах, которыми владеет формальная логика. Но есть иной инструмент продумывания этой проблемы. И таким инструментом является платоновская диалектика, диалектика одного и иного Платона, которые он развил в диалоге "Парменид", которая развита в платонизме и наиболее глубоко в современной философии, конечно, продумана Лосевым. Что она позволяет сделать? Она позволяет соотнести термин и слово не как род и вид, а как одно и иное, как бытие и как инобытие и продумывать их тогда в этом взаимодействии.
Но прежде чем мы будем об этом говорить, нужен хотя бы один пример. Я должен сказать, что тот пример, который я приведу, он наиболее отчетлив. Столь отчетливых примеров я больше не могу найти. Он связан со словом "множество". Слово "множество" во всех словарях определяется как "большое количество чего-либо, кого-либо". Там есть некоторые варианты, но главное вот это. Но есть и научный математический термин "множество", в котором, говоря точно, количество элементов не играет никакой роли. Есть бесконечное множество, есть конечное множество, есть множество, состоящее из одного элемента, есть пустые множества, т.е. вообще без элементов. И вот ввести все эти значения в смысловую структуру одного слова без сопротивления этого слова вряд ли возможно. Потому что большое количество чего-либо и один элемент - это не одно и то же. Это еще не полная противоположность, но очень большая разница. Но когда же мы говорим о пустом множестве, это уже есть антонимия. Но дело в том, что и антонимическим это решение признать нельзя, потому что в математике - это единый термин. Можно было бы подумать, что это - разные слова, можно было бы сказать это с точки обычной разговорной практики, но сказать так нельзя, потому что в математике - это опят же единый термин. Важнейшим здесь является то, что для обозначения таких смыслов, как "один", "пустое", "нуль" есть свои собственные слова, и в смысловой структуре многозначного слова, как бы далеко не расходились значения слова, прямых антонимов быть не может. Потому что тогда это будут разные слова. Вот этот пример, который фактически, т.е. эмпирически показывает существование проблемы, но для нас важнейшим является не факт эмпирии, а категориальные границы, потому что одно дело фактическое функционирование некоторого смысла, а другое дело - сам смысл.
Для того, чтобы эту тему как-то немножко побыстрее завязать - простой пример. Утро отличается от дня. Очевидно, это - разные вещи. Но указать фактическую границу вряд ли кто-то возьмется. В разных культурах, в разных этносах она по-разному осознается и по-разному классифицируется. Мне, например, говорили арабы, что у них есть таинственная волшебная ниточка, которую они поднимают к солнцу, и в один миг она меняет свой цвет. Это они считают моментом перехода утра в день, но все равно эта ниточка физическая, она имеет измерение, и все равно мы здесь не имеем категориальных границ. Сама возможность установить границу, даже условную, она, в конце концов, покоится на существовании самой границы, т.е. границы, существенной между двумя вещами и постольку поскольку мы в обычных условиях в терминологической практике часто не способны сказать, что это слово или термин, и насколько это слово терминировано. Т.е. указать, в каждом конкретном случае, что здесь термин или слово, мы практически не можем. Это сделать очень трудно, но из этого вовсе не следует, что термин обязательно является словом в том смысле, в котором его дает родовидовое определение. Здесь нужна какая-то другая техника и этот принцип продумывания, метод диалектики одного и иного позволяет сдвинуть это дело в какой-то степени с той довольно сложной позиции, в которой оказывается современная терминологическая наука.
О чем может свидетельствовать само введение проблемы термина в сферу диалектики одного - иного? Во-первых, это две единицы, которые отличаются друг от друга, но которые могут между собой взаимодействовать, и которые могут осуществлять взаимное становление друг в друге, т.е. слово может осуществлять становление в термине, в сфере терминологии, а термин осуществлять становление в языковой сфере. При этом, категориально отличаясь тем не менее существенно.
Что здесь нужно сказать, чтобы категориальные границы были более-менее очерчены? Слово по своей природе стихийно. Оно - естественно, как естественен язык, слово естественно, существенно для нашего разговорного языка. Хотя, конечно, его естество, как говорил Гумбольдт, не в том смысле, в котором естественны многие другие вещи. Его естественность, прежде всего в том, что никто из людей никогда его не создавал, т.е. не было такого искусства создания языка. Оно стихийно функционирует. И по формированию, и функционированию оно стихийно. Бесконечно значимо и контекстуально связано, зависимо контекстуально.
Научный термин в этом плане является достаточно яркой противоположностью. По самой задаче новой науки, которая сама создает свой предмет, о чем очень хорошо говорил еще Кант, она сама создает свой предмет, т.е. научный гносеологический предмет - это искусственно созданный объект исследования. Это не вещь сама по себе в бесконечном многообразии своих свойств и признаков, и тем не менее, не сводима к этим свойствам и признакам, а предмет исследования - это какая-то сигнатура, т.е. некоторая совокупность признаков далеко не полных, не полная сигнатура, т.е. не все признаки. В каждой отдельной науке вычленяется какая-то особая совокупность особых признаков, т.е. получается так, что научная предметность разъединяет вещь на ряд т.н. предметов науки, исследования.
В этом случае я приведу пример А.А. Реформатского. Реформатский, когда формулировал одно из основных требований, одно из основных положений современного терминоведения о том, что термин функционирует в пределах терминологического поля, он привел в пример одно простое слово "речь", термин "речь" в лингвистике, в физиологии, в медицине и пришел к выводу, что это не один и тот же термин в разных значениях, а это разные термины и назвал их "межнаучными омонимами", т.е. он связал реальное функционирование терминов с наукой, с дисциплиной, но если мы посмотрим на науку уже внутри дисциплины, то мы тоже можем столкнуться почти что с подобной ситуацией. Если вы возьмете, например, лингвистику и определение языка, и отношение к языку, то сколько ни есть определений, везде язык понимается по-разному. Если вы возьмете понятие функции, то в разных направлениях структурализма функция понимается по-разному.
Одно дело у Ельмслева близко к математике и другое дело в том структурализме, которое характерно для нашей страны и т.д. Здесь важно то, что само понятие терминологического поля можно уточнить, не сводя его к дисциплине, а к концепции. Потому что все-таки концепция является той смысловой сферой, в которой термин функционирует как таковой и поэтому в отличие от обычного слова, которое стихийно живет и функционирует, термин концептуален и искусственен, в том смысле, что такого предмета в своем глубинном бытии, как гносеологический предмет, т.е. он существует именно как предмет науки и вот это предметно-связанное функционирование термина приводит к тому, что он, в отличие от слова, во-первых, искусственен, во-вторых, концептуален по своей функции, функционирует концептуально. Здесь, конечно, самые главные его свойства - это искусственность и концептуальность.
К тому же научный термин буквально строится, как говорил Булгаков, по рецепту, по медицинскому рецепту. Берутся форманты, сейчас уже меньше, чем раньше, но в основном это греко-латинские форманты, из которых строились научные термины. Это самое главное различие, что язык и слово языка естественно и стихийно, а научный термин - искусственен и концептуально функционирует. Теперь, чтобы решить этот вопрос в плане диалектики, нужно посмотреть, что происходит, когда они начинают взаимодействовать как одно и иное. Когда в языке, в сфере языка начинает действовать принцип терминологизации, мы получаем то, что в свое время <неразб> назвал <неразб> язык.
Современный язык действительно сильно и принципиально отличается от языка XIX века. Сейчас вы уже не найдете ни одного человека даже в нашей России, который бы считал, что звезды - это свечи, а не космические тела, а еще в конце XIX - начале XX века крестьяне Владимирской губернии считали, что звезды - это свечи, вообще не думая о них, как о каких-то космических телах, далеко отстоящих от земли, а просто свечи, которые светят, когда нет солнца и луны, и больше от этих звезд они не видели никакого смысла. Важно то, что все эти вещи в языке, конечно, проявляются. Более того, современное научное знание, современная наука имеет технико-технологическую модификацию. Естественно вся современная техника и технология в широком смысле - это модификация знания новой науки. Как в этой области, так и в собственно в знаковой сфере научное знание тоже проявляется и модифицирует язык и, кроме того, стремится к построению своих собственных знаковых систем, которые принципиально должны выходить за пределы семантического пространства языка.
Еще в начале XX века Э. Гуссерль прямо говорил в первом томе "Логических исследований", что язык многозначен и неточен, для выражения научного знания нужно создавать точный язык, т.е. создавать термины, хотя во втором томе он уже смягчил свои позиции и стал говорить о возможности выражения научного знания средствами разговорного языка. В дальнейшем это привело к глубочайшему переосмыслению, особенно в немецкой традиции, основ философствования, что привело к философии М. Хайдеггера и философии Г. Гадамера. Но главное, что требование однозначности такое жестокое, оно до сих пор, все-таки, остается одним из ведущих для терминов.
И что же мы получаем, если мы посмотрим на взаимодействие термина и слова уже не с позиции родовидовых отношений, а с точки зрения их связи как одного и иного? Когда мы определяем научные понятия, то мы ограничиваем семантическое пространство слова, мы вводим его в пределы, определения, это сильно отличается от толкования. Толкование, которое мы находим в словарях, чем оно отличается от определения? В толковании никакая новая смысловая единица не создается. Задача лексикографа услышать слово как можно тоньше и в большем количестве контекстов, и знать его значение именно контекстуально, и далее расписать его по значениям, а определение оно требует от знака иметь вполне определенную смысловую структуру, выход за которую приводит к детерминологизации и к тому, что называется неточным, неясным понятием. Потому что термин, как очень хорошо говорил Лосев, механически следует за понятием. Слово же, имея понятийную соотнесенность, далеко не исчерпывается своей смысловой структурой, понятием. Там еще огромное неисчислимое смысловое пространство, которое создает все богатство языка.
Термин же, по своему заданию, механически следует за понятием. Его смысловая структура прежде всего понятийна. И когда мы определяем понятия, мы восстанавливаем границы функционирования знакового выражения понятия, т.е. создаем термин. Термин поэтому и есть искусственное знаковое образование, потому что оно создается средствами операции, которая тоже является продуктом логического искусства определения, вообще искусства логики, которая как таковая очень далека от области языка и даже языкознания. Происходит терминологизация, слово входит во взаимодействие с совсем другими смысловыми установками. Это иное тоже начинает функционировать в словах и слово, оставаясь самим по себе, в реальной терминологической жизни, тем не менее, категориально принимает эту установку. Оно принимает ее, иначе бы оно не стала отвечать тем требованиям, которые перед ней выдвигают ученые, оставаясь все-таки словом, потому что до конца оно все-таки не терминировано. Как правило, есть границы терминируемости.
Один такой пример я смог указать. Но есть тоже и границы терминируемости. Нельзя говорить, что здесь нет границы. Например, Уорф и Ельмслев они вообще считали, что научный термин - это просто как математические знаки. Они сравнивали их смысловую структуру со знаками математики. Здесь тоже есть интересная мысль, но она тоже недостаточна, потому что математические и логические знаки построены по своему функционированию - только на базе значимости, а не значения. Все исчисления носят т.н. синтаксический характер, с полным абстрагированием от семантики. И семантика - она существует, грубо говоря, в стороне, а потом значение приписывается посредством функции приписывания значений, поэтому на основе одних и тех же исчислений получается совершенно разные уже содержательные теории, будь то арифметика или система <неразб> или еще, что угодно.
Важно знать, что этот предел фунционирования знака, но это уже не термин, потому что термин все-таки имеет свое собственное значение, которое не приписывается в результате применения функции приписываемых значений, но это в то же время, конечно, не значение слова. Что здесь важно увидеть? Что вот это требование, сама установка на определение, сама установка на однозначность, она реальна и вполне актуальна для науки. И когда она реализуется и реализуется она теперь постоянно, она приводит к тому, что слово, реально живущее слово, выводится из сферы лексико-семантических законов языка и вводится в сферу совершенно других законов - законов конкретной науки. И живет уже по этим законам, но функционируя в реальных условиях жизни. Ведь ученые, как говорил Флоренский, не до конца ученые, и до конца не совсем сухие, они тоже люди и говорят человеческим языком, потому что все равно, как бы мы ни организовали научный контекст, мы все равно имеем в этих текстах и обычные слова, и мы вынуждены говорить обычным языком, часто вне и вопреки своим научным устремлениям.
Это реальное функционирование термина, терминологии, часто сбивают терминологов в осмыслении того, что термин, как таковой категориально не слово. Потому что реальная терминология не состоит из таких категорий. Она состоит из нормальных терминов, которые могут быть более терминированы, менее терминированы, совсем плохо терминированы, и даже такими терминами, которые вообще не требуют определения, хорошо знаешь контекст и будет понятно. Это один момент.
Если рассматривать термин, как одно, а слово - как его иное, то тогда термин функционирует в языке, то он постоянно испытывает воздействие этих стихийно живущих связей языка и он актуально детерминизируется. В нем развивается полисемия, у него появляются синонимы, даже могут быть антонимы, это реальная стихия взаимодействия языков науки с разговорным языком. Одним из таких достаточно внятных примеров всех этих вещей можно привести пример научной дискуссии. Обсуждается тема и через некоторое время вдруг ученые понимают, что они не понимают друг друга. Одними и теми же словами они говорят о разных вещах. Тогда прекращается разговор на собственной терминологии и начинается разговор на обычном разговорном языке, т.е. происходит уточнение значений, уточнение понятий. Этот выход в сторону живого разговорного языка, одна из самых благодатных вещей, которые обогащают науку знанием, потому что язык как таковой, он связан с вещами, во всей их полноте жизненных сил и когда научное сознание опрокидывается в это море смыслов, тогда оно оживляет и свои собственные терминологические понятийные потребности, и на этой основе возникает сама тенденция к обогащению понятия и усложнения смысловой структуры термина.
Я думаю, что все, мое время истекло. Эта тема огромная, и я попытался осветить только самые фрагментарные моменты. Но я считаю, что это одна из самых главных, не доказательно, а почти что декларативно, эта проблема многозначности и однозначности, потому что вокруг нее ведутся все дискуссии по природе термина и по свойствам терминологии. С вашего позволения я закончил.
Вопросы к докладчику
Батыгин Г.С. Да, время прошло. Хорошо. Вопросы. Сейчас будем делать так. Называем свою фамилию. Александр, записываете вопрос, потом следующий вопрос, соберем на листе вопросы, так чтобы можно было сразу ответить.
Султанов А.Х. А можно поменять эту практику и прямо конкретно ответить на конкретный вопрос живого человека?
Батыгин Г.С. Ну, все живы останутся, просто …
Султанов А.Х. Или у Вас просто такая практика набора вопросов?
Батыгин Г.С. Да, а то потом мы можем забыть, о чем хотели спросить. Пожалуйста, Иван Александрович.
Климов И. Я хотел уточнить. Вы разводили понятия термина и понятия. Еще раз о том же.
Султанов А.Х. Т.е. понятие и термин? Да?
Климов И.: Да.
Султанов А.Х. Значит, так. Понятие и термин - это две стороны одного и того же. Потому что знаковая выраженность смысла - это есть тот же смысл только в своей уже воплощенности. Понятие - это уже область чистого смысла, а термин - это тот же самый научный смысл, только получивший свое знаковое воплощение. Чтобы не было дуализма смысла и знака, об этом я и говорю, что термин и понятие - это одна и та же смысловая сущность. Только с позиции чистого смысла мы говорим о понятии, о понятийной системе, а, взявши ее уже как воплощенную, как данную нам, иначе мы же не можем взять в чистом виде, смысл же должен быть как-то обозначен, то это знаковое воплощение дает нам термин и чем более точно определено понятие, тем более терминировано выразительное средство, которым пользуется наука. Чем менее точно определено понятие, тем менее оно терминировано, тем более оно близко к естественному слову. Фактически так, но важно то, что сама категория термина, его смысловая энергия начинает воздействовать на смысловую структуру слова и выводить его из сферы разговорного языка. Причем, опять повторю, что принципиальна только тенденция, потому что в реальной научной, разговорной практике такие слова, где полностью отсечено все смысловое поле языка, представить себе практически невозможно. Тем не менее, категориальные границы надо все-таки уметь видеть, что с чем взаимодействует.
Татарова Г.: Просто в продолжение. Следует ли из этого, что гуманитарные науки вообще не должны пользоваться термином "термин", поскольку постольку, что у нас вообще просто нет ничего устоявшегося абсолютно, ни у кого, ни у классиков, ни у кого.
Султанов А.Х.: Давайте так. Из этого не следует… Что такое термин по отношению к разговорному языку? Это, во-первых, это выход за пределы языка обыденного сознания. Обязательно, терминирование - это выход за пределы обыденного сознания. Даже школьник, начиная познавать самые примитивные азы науки, начинает узнавать такие смысловые стороны слов, которые до этого не знал. Любая гуманитарная наука, конечно, имеет свою терминологию, но эта терминология по-преимуществу, может быть, отличается от тех установок, которые наблюдал в свое время Кант, когда он говорил, что в естествознании предмет науки создается самой. Философам надо сделать то же самое, чтобы мы могли поступать с ним, как мы хотим, по нашему разумению, а не так как он себя ведет.
В гуманитарной науке есть такие области, которые хорошо терминированы, а есть области, которые менее, но сам принцип функционирования термина как категории сохраняется. Другое дело, что его реже удается провести последовательно, и обычные наши слова оказывают такое мощное воздействие на функционирование гуманитарных терминов, что все время происходит детерминизация. Все время разрыв этих границ и поэтому в гуманитарных науках меньше дефиниций, потому что дефиниция для гуманитарного знания - это достаточно тяжелая вещь. Например, в математике так все построено на дефинициях, в физике тоже, а в истории на дефинициях мало, что построено, очень трудно там что-то построить.
Дефинитивная структура есть та логическая структура, в которой оформляются границы. Определение - это есть о-предел-ение, т.е. ограничение смысловой структуры. Дефиниций там очень мало. В основном, это контекстуально оформленное значение, но контексты такие, которые не относятся уже к области обычного разговорного языка, это то, во-первых, что уже называется литературным языком, а, во-вторых, научным языком, который отличается от обыденного языка тем, что в этом случае вещь уже дается не как синкретическое единство, а в ней, конечно, вычленяются такие моменты, такие ставятся акценты, которые в обычной разговорной практике не вычленяются, но сама тенденция в гуманитарной науке все-таки тоже присутствует. Сам принцип термина действует, только он не может быть проведен так последовательно, как <неразб>
Еще может быть, в этой связи, стоит сказать два слова об отличии смысловой структуры философского термина от научного. Естественные науки, гуманитарные науки, философия - это все-таки особые области функционирования человеческого ума и знаний и тем самым человека. Философский термин очень сильно отличается от научного термина, и это отличие связано с тем отличием, по которому предметность естественной науки, вообще науки Нового времени, смысл научного термина, понятия связан с предметом, опредмеченным знанием, а все-таки философское знание, оно так или иначе, но в любом случае обращено в глубине своем на бытие, постижению бытия вещи и самому бытию как таковому. Этот бытийный момент, который присутствует в философском опыте, отражается в смысловой структуре философского термина. В этом плане философский термин не предметно ориентирован, ориентирован не только вещно, не только сущностно, но именно как бытие сущего. Кроме того, философский термин всегда личностно окрашен и это тоже надо отличать. Мы можем изучить математику, не зная даже имен математиков, но мы не можем научиться философии, не зная философов поименно. В этом смысле можно говорить о тождестве философии и истории философии…
Климов И.: Лемма, теорема всегда имеют авторов.
Султанов А.Х.: Это правильно, конечно, это существенно, что вы говорите, но, тем не менее, такое представление уместно, хотя правильно, что вся наука именна. Но в значительной степени, если, допустим, взять теорему Геделя о неполноте формальной арифметики, системы, формализующей арифметику, мы, грубо говоря, можем отвлечься от того, что эта теорема создана Геделем, и нам она будет понятна. Мы сможем доказать все леммы и все теоремы, и мы будем уметь интерпретировать многие факты математики, науки в смысле этой теоремы, а вот если мы возьмем Канта без Канта, а потом будем читать другого философа тоже без его имени, то мы что будем соотносить с этой трансцендентностью и трансцендентальностью? У Канта иманнентность везде ведь…. Это важно именно потому, что в смысловой структуре философского термина присутствует личность самого философа, как бы он не хотел абстрагироваться и сказать что-то совершенно объективное, объективное знание, а не субъективное.
Свидерский Э.: Это просто совершенно не так. Аналитическая философия…
Батыгин Г.С.: Эдвард Свидерский. Вопрос у тебя, Эдвард?
Свидерский Э.: У меня замечание. В аналитической философии не надо цитировать Карнапа или кого-то еще. <Неразб>
Султанов А.Х.: Этот вопрос вполне корректен, уместен, но если бы надо было говорить об этом, то надо было бы сказать о позитивизме особенно…
Свидерский Э.: Аналитическая философия - это не позитивизм, и наоборот, позитивизм - это не аналитическая философия. Я иногда сам о себе говорю, что я - первый позитивист, но …
Чесноков С.В.: Иногда можно имя философа заменить именем кружка, к которому он принадлежит. Но в науке, действительно так. Изучая квантовую механику, вы можете знать, что она, в действительности, была создана кружком, который был в Копенгагене, но, в конце концов, вы можете решать задачи, абсолютно не отсылаясь к этим людям вообще, и вот это очень интересно.
Батыгин Г.С.: Вопросы?
Султанов А.Х.: Дело в том, что все эти дистинкции они, конечно, не абсолютны, потому что нет никаких абсолютных границ, есть диффузия и мы в любом случае можем найти какую-то дисциплину, какую-то школу, какого-то человека, какую-то систему, которая бы образовывала соединительный канал. Она создаст диффузию между ними. К чему я это говорю? К тому, что в структуре научного термина мы можем изучать научную терминологию, вообще не зная автора этой терминологии. А философию мы не можем изучать, не зная автора терминологии, если мы хотим изучать именно философию! И если мы хотим <неразб>
Свидерский Э.: Позвольте, я профессор философии ...кого университета. У нас есть такое различие. Мы говорим нашим студентам: есть история философия и есть систематика. Мы там читаем Платона, Аристотеля, Гуссерля, что угодно. И потом, студенты говорят, что это важнее, начинаем думать, что такое стол, стул, есть свойства стула, есть субстанция независимо от того, кто об этом пишет.
Султанов А.Х.: Да, конечно. Вы уже рассуждаете о сущности вещей.
Свидерский Э.: Это ваше понятие. Я просто говорю студентам: начинаем философствовать, независимо от имен философов.
Султанов А.Х.: Ваше замечание вполне уместно, я его принимаю, тем не менее, хочу сказать, что, с одной стороны, нет абсолютных границ, а, с другой стороны, это различие очевидно, и не замечать его тоже не следует.
Батыгин Г.С.: У них на Западе так думают, а мы, русские люди, думаем иначе (смеется).
Общий смех.
Веселые возгласы: У вас своя философия, а у нас своя. Буржуазная философия.
Свидерский Э.: Это он сказал, не я.
Чесноков С.В.: У меня простой вопрос: существует ли многословные термины?
Султанов А.Х.: Конечно. В связи с этим вопросом я вынужден сказать два слова. Когда, например, терминологи определяют термин как слово, а имя - как лексиколизованное словосочетание, т.е. связанное словосочетание, то они упускают из вида, что термин может быть построен с точки зрения разговорного языка как свободное словосочетание, и быть терминирован, (как в формальной логике правильно построенная форма вычисления предикатов второго порядка). Свободное словосочетание, но он - термин.
Чесноков С.В.: Можно ли Вас понять так, что язык науки, который весь построен на терминах и разговорный язык - это два просто принципиально разных языка.
Султанов А.Х.: Они, с одной стороны, два принципиально разных языка, во-первых, по сущностным характеристикам, но в силу того, что происходит непрерывное, причем не во временном, а в смысловом плане взаимодействие, это диффузия этих двух установок. С одной стороны, стихия, с другой стороны, рациональность и терминированность. Это и так, и не так. Этот подход, который одним кажется компромиссным - бескомпромиссным, а, с другой стороны, это - диалектика. Они да, различны, но, с другой стороны, все начинается с языка и все заканчивается в языке.
Чесноков С.В.: Можно еще один вопрос?
Батыгин Г.С.: Да, Сереж.
Чесноков С.В.: Еще один вопрос. Вы говорили о том, что в различных сферах деятельности люди придумывают разные термины. Те же самые каменщики. То же самое мы можем сказать и о тюрьме. В чем отличие фени от языков? В чем ее отличие от разговорной лексики?
Султанов А.Х.: Некоторые сравнивают феню с терминологией, отождествляя ее. Но дело в том, что у фени есть одна принципиально отличная функция - это закрытость, а терминологи не ставят этой задачи, наоборот, они стремятся к тому, чтобы истолковать…
Чесноков С.В.: Внутри круга, который охватывает феня, коммуникационная свобода достигается в той же полноте, только на границах…
Султанов А.Х.: Там вообще свободы больше, чем в научной среде, конечно. Это понятно.
Чесноков С.В.: Можно еще?
Батыгин Г.С.: У тебя еще один? Извини, Сереж, чтобы не нарушать справедливость. У вас, коллеги, есть вопросы? Не стесняйтесь, пожалуйста. Там наши аспиранты. Значит, Роман Бумагин.
Бумагин Р.: Сейчас вы вспомнили о силлогизмах, и я подумал, что если силлогизм бросить в стихию естественного русского языка, то что с ним произойдет? Наверное, ничего не произойдет. Полисемии не возникнет…
Султанов А.Х.: Слово "силлогизм"?
Бумагин Р.: Нет, я не про силлогизмы говорю, а вообще о тенденции заимствовать термины и строить их на материале вымерших языков. Это как раз связано с попыткой преодоления обрастания новыми значениями.
Султанов А.Х.: Да, конечно, с этим связано. Действительно, на это вообще нужно смотреть почти так же, как на простое заимствование слов. Слова заимствуются. Первоначально они отдаленно стоят от лексической системы языка, требуется какое-то время, требуется усилие и участие людей, владеющих, допустим, французским, немецким и английским языками, для того, чтобы эти слова стали словами разговорного языка. Но здесь происходит именно адаптация слова. Оно приобретает и фонетическую окраску национального языка, оно получает и морфологические всевозможные деривации, словоизменения, оно и семантически получает коннотации в связи с тем, в какой контекст оно входит. Контексты в разных языках все-таки различны и термин, в т.ч. построенный на основе греко-латинских формантов, он тоже может стать словом разговорного языка. Только для этого требуются большие усилия по усвоению, адаптации. Язык сам начинает перерабатывать, адаптировать это слово. Мы многие слова, которые первоначально входили в языки с фонетическими особенностями языков, из которых мы их принимали, в конце концов, все равно они начинают жить нашим фонетическим строем.
Батыгин Г.С. Менталитетом… (улыбается)
Султанов А.Х.: И это естественно. Естественно потому, что количество людей, которые в совершенстве владеют, допустим, английским языком не так много. Если человек знает его в совершенстве, то он и будет произносить его по-иностранному, а человек, который владеет им очень и очень по-рязански, он и будет его по-рязански произносить. И вот эти диалектные особенности будут воздействовать на функционирование любого слова, в т.ч. и заимствованного. И, например, московский диалект освоит по-своему, а южнорусский иначе его освоит. И это уже будет жизнью слова, воспринятого из иностранного языка, но уже в стихии национального языка, причем при диалектических различиях, диалектологических различиях.
???: Научные термины. У Вас звучало два суждения об этом. Что, они, с одной стороны, они вроде бы однозначны, а, с другой стороны, что все равно, термины существуют в форме слова, и они все равно не однозначны. Всегда в науке задается принцип, по которому эта однозначность появляется. Как бы над словами появляется некоторые принципы, на основе которых они и различаются. Я правильно это понял?
Султанов А.Х.: Да, правильно. Он одновременно и однозначен, и не однозначен. Если мы говорим о реально живущем термине. Потому что реально живущий термин - это не изолированная смысловая структура, она всегда окружена контекстом, в котором слова разговорного языка и сам носитель разговорного языка всегда непосредственно участвует. Мы не можем всегда говорить и думать посредством терминологии. Мы всегда, даже вырабатывая самые строгие сложные научные темы и проблемы, все равно возвращаемся и входим в сферу разговорного языка. Как категории, как чистый смысл термин однозначен, в этом его основная установка и отличие его от слова, потому что слово принципиально сущностно многозначно, а термин, как категория, сущностно однозначен.
В то время, когда слова могут что-то терять из своей полисемии, например, некоторые значения уходить в область антонимов или еще чего, изменяется полисемантическая структура слова, точно так же изменяется и однозначная структура термина, когда это не категория, а самый нормальный обычный термин, который функционирует в нашей научной практике. Моя задача была сказать не о том, что те термины, которые прописаны в книге, которые мы используем на семинарах, это не слова, а я хотел сказать, что термин как таковой, как смысловая сущность - не слово.
Если говорить в контексте идей А.Ф. Лосева, то у него, как вы знаете, в "Философии имени" 67 смысловых момента структуры имени. И среди них есть два очень важных момента: момент символа и момент термина. Символьный момент - момент, который обеспечивает слову идейную, смысловую, эйдосную адеквацию, а термин - это тот момент смысловой структуры, который обеспечивает понятийную адеквацию. И пока это все функционирует в полноте смысловой структуры, здесь ничего нет, но как только эта понятийная адеквация становится принципом и задачей, то возникает тенденция к обособлению именно этого момента, его абстрагирования от всей полноты смысловой структуры слова. И по мере того, как мы проводим эту задачу, мы получаем все более и более точно определенные термины, от которых действительно можно требовать отсутствие многозначности, отсутствие синонимов. Это вообще не пустая задача, ее ученые реально осуществляют на практике. С другой стороны, не всегда успешно, не всегда они будут верны, но задача эта стоит и она решается. Во многих науках она решается довольно успешно, по мере того, как движется развитие науки, так и меняется терминологическое и смысловое поле.
Батыгин Г.С.: Спасибо. Эдвард Свидерский.
Свидерский Э.: Многое из того, что вы сказали, мне кажется зависит от выражения, понятия, термина, а именно выражения "смысловые структуры". Мне не совсем ясно, что вы имеете ввиду. Вы только что употребили термин "практика", я так думал, в доктринальном смысле философствования, кто о таких вещах думал в нашей западной философии в этом столетии и думал ли Витгенштейн. Было бы интересно услышать, что вы думаете о позднем Л. Витгенштейне, который бы наверное, сказал следущее: что есть, возможно, понятие, есть термин, есть и слово, но только нет смысловой структуры.
Султанов А.Х.: Да, вполне, возможно, что он бы так сказал.
Свидерский Э.: Если мы говорили в смысле У. Куайна, есть ли что-то такое как "смысловые структуры", вы принимаете это ontological commitment?
Султанов А.Х.: Я хочу немного поговорить о том контексте, в котором я сейчас был. Я начинал как логик, заканчивал кафедру логики в университете и я действительно изучал и Карнапа, и Витгенштейна, и Куайна, но в последние десятилетия в смысловом пространстве, в том контексте, где я был, но если не радикально, то сильно удален. Я могу сказать о контексте. Если из наших философов, то А.Ф. Лосев, П.А. Флоренский, мне, например, из немцев более-менее близок контекст М. Хайдегера или даже Г. Гадамера. Но важно здесь то, что когда я говорю о смысловой структуре, что я здесь имею ввиду. Это слово, которое Гуссерль <неразб> как эйдос, как смысл, потом, что было развито уже не в феноменологии, а больше всего у Лосева как эйдос, как единораздельная цельность.
Свидерский Э.: Даже и идеальная ценность, идеальный смысл. Это в Платоне?
Султанов А.Х.: Ну да, платоническое направление.
Свидерский Э.: Спасибо. (Чесноков С.В. подает знак, что хочет задать вопрос).
Батыгин Г.С.: Извините, Сергей.
Чесноков С.В.: Да ради Бога.
Батыгин Г.С.: Я раб кувшина, раб процедуры. Дмитрий Михайлович!
Рогозин Д.М.: У меня вот какой вопрос. Проводились ли какие-либо исследования по операционализации, по различению термина и слова в том плане, что, как я понял, если слово латинское или греческое, то мы сразу можем с вероятностью 90% отнести его к терминам, не обращаясь к другим текстам, или не спрашивая экспертов. Существуют ли еще другие маркеры, позволяющие отнести слово к термину, если у нас нет возможности обратиться к экспертизе, к справочникам и другим знающим людям, а у нас есть задача определить это слово в контексте. Кто проводил эти исследования и в каком плане?
Султанов А.Х.: Эта работа ведется, да. Есть морфологические структуры, которые самовыразительны. Неслучайно, что было время, когда феноменология, в основном, строилась на базе греко-латинских формантов. Поэтому они действительно опознаются как термины. Но эта морфологическая маркировка она не решающая для дистинкции термина и слова потому, что многие греко-латинские слова входят в литературный язык. Конечно, их не знают в обиходе, но в литературный язык они входят. Здесь дело не в количестве, а в качестве. Чисто эмпирически - да, это хороший маркер. Именно он учитывается при создании терминов, это один из, в свое время, сформулированных принципов, что надо стараться научную терминологию строить на этой базе.
Рогозин Д.М.: Можно я тогда переформулирую вопрос? А есть ли еще такие же сильные маркеры как этот?
Султанов А.Х.: Думаю, что именно таких нет. Здесь ведь разговор идет о чем. О морфологическом строе слова и термина. Как он выстроен морфологически. Таких морфологических более точных маркеров нет. А дальше идет семантика, это уже область, где маркеры с большим трудом можно найти. Сейчас строится огромное количество терминологических словарей. Во всех дисциплинах. Основной работой терминологов сейчас является составление терминологического словаря, чтобы как бы очертить терминологические границы, дисциплины, науки. И там, конечно, встречаются термины, которые не имеют морфологической маркировки. Значит, посредством дефиниции. Но это другая маркировка, более сложная. Можно, конечно, не иметь никакой дефиниции. Почему требуется, чтобы термин был независимым от контекста? Потому что его значение задается определением. Это определение и есть тот контекст, выход из которого приводит к детерминологизации.
Батыгин Г.С.: Так, есть еще вопросы?
Султанов А.Х.: Да, извините. Есть еще! Дело в том, что когда мы заговорили о структуре терминов в формальном смысле, то может быть словосочетание, целое высказывание с терминообразующим оператором. Но могут быть термины, в которых встречаются цифры, различные знаки, химические термины, медицинские термины, когда включаются в термин совсем не языковые, в строгом смысле, элементы. Например, H2O - это же термин. Он вполне может употребляться как термин. Но совсем не обязательно в тексте, в любом контексте, писать "вода", он будет понятен как термин, что он обозначает научный предмет, не то, что пьют, а то, что состоит из водорода и кислорода. Потому что есть такие области в химии, и во многих других областях, много терминов, которые включают в себя знак цифры, другие значки. Да, вот тогда они тоже, конечно, маркируются как термины.
Климов И.: Получается, что термин и формула - одно и то же?
Султанов А.Х.: Нет. Формулы - это уже целое высказывание.
Татарова Г.: Это же не формула H2O, а выражение.
Султанов А.Х.: На этом построена юмористика (улыбается).
Чесноков С.В.: "О!" - говорит человек, глядя на облака. Другой человек говорит: "О…" Третий выходит, пошел дождь, и он говорит: "H2O". (Общий смех).
Султанов А.Х.: Замечательно.
Батыгин Г.С.: У меня один вопрос. Я один вопрос задам из всех. До меня немножко не дошло, что такое значимость и значение, чем они отличаются. Ты говорил о том, что математические операции не являются терминами. Да, знаки. А почему бы нам не считать терминами те лексические единицы, в которых есть определенное указание на объект и если там такое указание есть, то мы можем считать, что там отсутствуют антонимы, омонимы, синонимы, и там есть полная однозначность и отсутствие контекста. Например, мы можем сказать: "Это - осциллограф" и создать остенсивное определение. Во втором случае мы можем создать операцию. Например, сказать "квадратный трехчлен". (Смеется). Вот, надо же какая фантасмагория! И если эта операция однозначно трактуется, то все – идти по этому пути остенсивных определений и операций.
Султанов А.Х.: Можно, но не всегда. Остенсивные определения – это одно из видов определения. Посредством него создается точно так же, т.е. это единичный предмет, который называется…
Батыгин Г.С.: Но это внелогичное определение?
Султанов А.Х.: Почему? Оно входит в ряды всех логических определений. Остенсивное определение рассматривается как часть логических определений. Здесь мы имеем некоторую особенность, что в данном случае дефинитивно придаем смысл указанию. Из этого ровным счетом следует, что мы не можем ограничить построение любой нашей системы остенсивного определения. <Неразб> Надо же о другом предмете тот же самый предмет узнать.
Батыгин Г.С.: Я, все-таки, не понял, почему квадратный корень не является термином?
Султанов А.Х.: Квадратный корень? Термин!
Батыгин Г.С.: Да, любой математический знак.
Султанов А.Х.: Минуточку, здесь различие очень серьезное. Конечно, сам квадратный корень, выражение, –термин, причем строжайшим образом определенный в математике. Но когда мы строим доказательство, эти все значки функционируют на уровне только чисто синтаксических знаний. Мы знаем, что делать с квадратным корнем, мы знаем, как поступить с ним, мы знаем, как поступить с плюсом/минусом, операциями конъюнкции и дизъюнкции. Но при этом нам совершенно не обязательно знать, что будет, когда мы к ним применим функции интерпретации.
Мы можем построить формальное исчисление, причем в его полноте, и не задаваясь вопросом, так в общем то логики и поступают. Дело интерпретации – это некоторая другая задача. Хотя всегда, конечно, имеется ввиду какая-то выделенная интерпретация и нельзя сказать, что <неразб>, но само функционирование этих значков идет без обращения к семантике, а значимость это и есть их соотнесенность.
Батыгин Г.С.: Почему? Не понял.
Чесноков С.В.: Гена, A,B,C – реплики и оперирование этими репликами, на лекции, идет независимо от содержания этих реплик. Но когда в разговоре идет конкретная реплика "Вам нравится Путин?" или не нравится, то включается семантика. Но слова о свойствах реплик могут теперь формулироваться только в терминах реплик как математических понятий.
Султанов А.Х.: Я вам могу привести пример почти анекдотичный, когда я учился еще студентом, у нас вел один из основных курсов Евгений Казимирович Кайшмин и был у нас один молодой человек. И вот стоит Евгений Казимирович, очень почтенный и уважаемый профессор, у доски, рисует формулы p, q, p, q, … а между ними ставит значки. Женя слушал-слушал и говорит: "Не может быть, чтобы такое было. Чтобы взрослый умный человек стоял весь день, т.е. два часа, и говорил p и q" и ушел. Он никак не мог выйти за пределы формальной системы. Для него требовалось смысловое обоснование этой деятельности, а он рисует всюду формулы. Там еще были какие-то значки, но главное p и q. (Батыгин смеется) Там еще какие-то значки. И все это в последовательности. Доска исписана разными операторами, логично да. Причем в конце получается доказанная теорема и все это осмысленно и осознанно. Но для него это было лишь p и q.
Батыгин Г.С.: Сергей, пожалуйста.
Чесноков С.В.: У меня два вопроса. Один вопрос касается продолжения этой темы. Просто для понимания нюансов того, что Вы говорили.
Например, мы говорим классический силлогизм алгебры "Если все A суть B, все B суть C, то все A суть C". Теперь пример из Аристотелевской аналитики: "Все широколистные растения сбрасывают листья. Все виноградные лозы - широколистные растения. Следовательно, все виноградники сбрасывают листья". Спрашивается, здесь "все виноградные лозы - широколистные растения сбрасывают листья" это термин или нет.
Потому что разговор A, B, C - этот силлогизм справедлив вне зависимости от того, что подставляется в этом смысле. Тепеь подставляется эта штука. С Вашей точки зрения необходим ли этим репликам быть терминами для того, чтобы в этом силлогизме они функционировали.
Султанов А.Х.: Во-первых, термин как термин - это силлогизм. (Общий смех) Здесь, конечно, подставляются реальные вещи. А теперь сравните "Сократ - смертен. Сократ - человек" - это же обычные слова.
Чесноков С.В.: Т.е. объемы понятий они могут быть различными для разных людей. Это не мешает, но тогда логика становится индивидуальной.
Султанов А.Х.: В данном случае мы что имеем? Когда мы вводим слова в сферу силлогистики, мы действительно очень сильно акцентируем понятийную соотнесенность. Но устраняя или как бы не занимаясь тем, что, кроме того, значит слово. Нам важно установить соотношение объемов понятий. Кстати, в этом примере: "Все люди смертны. Сократ - человек. Следовательно, Сократ - смертен" - здесь с точки зрения логики нет ничего, а с точки зрения истории языка есть четыре нетермина, потому что "человек" и "люди" - это разные слова, а здесь представляются как одно слово.
Батыгин Г.С.: Человеки.
Чесноков С.В.: Но здесь они объединяются в один класс и считаются, как одно слово.
Султанов А.Х.: Это разные слова. Для логика здесь никакой ошибки нет.
Чесноков С.В.: Второй вопрос мой такой. В сущности, Вы сделали свой доклад для людей, которые привыкли соотносить реплики, которые они ставят в свои анкеты, с коммуникативными практиками, которые называются социологическое исследование, эмпирические измерения. В коммуникации эти реплики существуют как некий элемент коммуникации, причем свободный, а в аналитических текстах очень часто эти реплики предстают как термины. Хотя с Вашей точки зрения реплика - иное чем слово, но в реальной социальной практике наблюдается такая удивительная, конечно, картина. Причем она, как я понимаю, социологами она плохо рефлексируется, но …
Султанов А.Х. Связанная ситуация…
Чесноков С.В.: Так мой вопрос вот какой. В данном случае социологи занимаются лингвистикой, исследуя такие вот живые термины в виде реплик, но исследование через коммуникативную практику. В Вашей практике, в том научном ареале, сообществе, с которым Вы себя идентифицируете, коммуникативная составляющая характеристик реплики и слова или противопоставление важна ли она?
Например, важно ли то, я сейчас выскажу как утверждение, но, может быть, для Вас проблематично, мне интересна Ваша реакция, важно ли то, что, например, живое слово именно из-за того, что оно бесконечно полисемично, в нем может быть бесконечная семантика, он оставляет собеседника свободным, термин ниногда не оставляет собеседника свободным. Он заставляет собеседника либо включаться в круг тех, кто понимает этот термин, либо сказать, что: "Ты, дружочек, говоришь ни о чем, и нам с тобой не о чем поговорить". Эта коммуникативная составляющая насколько она важна в Вашей практике исследования? Дефинирование, что такое реплика, слова и реплики, обозначение, диффузия.
Султанов А.Х.: Я вот этим непосредственно не занимался, но в целом лексикологи и терминологи, конечно, эту тему изучают. Это связано с более общей задачей выяснения условий лексиколизации тех единиц, которые считают лексическими единицами. Что такое идиома? Что такое вся фразеология? Лексиколизация со стороны выражений, которые исходно свободно составные. Поэтому принципиально любая реплика, т.е. вообще коммуникативная ситуация может рассматриваться как окказиональная лексиколизация.
Чесноков С.В.: Но делать эту коммуникативную ситуацию неким началом, с точки зрения которого определяется, это термин или слово, такой тенденции нет?
Султанов А.Х.: Нет. Дело в том, что я думаю, что вы, как исследователь, начинаете вводить реплику в такой научный контекст, когда для вас она значит уже не только то, что она значила для высказывающих и воспринимающих. Для Вас она уже объект исследования, на основе которых Вы делаете научные выводы и изучаете в каком-то своем контексте, и этот Ваш научный контекст, конечно, выводит ее из сферы общеразговорного языка и вводит ее в Ваш научный контекст. И здесь научная тенденция к терминологизации должна проявляться, иначе останется вся та бесконечность. У нас есть, во-первых, ситуация…
Чесноков С.В.: Т.е., например, связь свободы воли и определение слова, что реплика иное, чем слово. Эта связь она такова, но не считается смыслообразующей, да? В понимании термина. Я имею ввиду слово и термин, не реплики.
Султанов А.Х.: Я пока не могу что-то внятно и разумно сказать в связи с Вашим вопросом. Потому что реплика ведь словесна.
Чесноков С.В.: Конечно. Я просто сейчас оговариваюсь.
Султанов А.Х.: Она словесна. В ней очень сильно акцентирован коммуникативный момент, т.е. принципиально коммуникативный момент. Я даже, может быть, гипертрофирую этот момент, хотя любое слово коммуникативно осмысленно, коммуникативно значимо. Здесь Вы ввели ее в какой-то особый контекст, в котором коммуникативность приобретает какие-то гипертрофированные черты. Здесь проявляется сам тип коммуникации.
Батыгин Г.С.: Можно я еще один вопрос спрошу? То, что слово-идея, т.е. термин близок к понятию, означает ли то, что любое бытование термина, например, в устной научной речи, бытование этого термина в публицистике, в других таких пограничных зонах текста, всегда означает вырождение этого текста? Т.е. как только термин начинает жить не в мире идей, а в мире звуков, в мире письма, то он тут же начинает вырождаться? Почему? Потому что, мне кажется, там обязательно появляется установка говорящего, возникает пресуппозиция. Значит, что смысл его меняется, что он имеет ввиду, говоря один и тот же термин, уже становится неясным. Возникает полисемия. Означает ли это, что термин может существовать только в чистом мире? В третьем мире Попперовском?
Султанов А.Х.: Вопрос понятен и он наиболее интересен из всего того, что мы имеем, потому, что это и есть тема нашего сегодняшнего разговора. Термин не вырождается, а он именно осуществляет свое становление в ином и берет на себя иное. Есть особая дидактика, когда человеку, ученому, нужно сказать о сложных научных вещах так, чтобы это было понятно человеку, не владеющему этой терминологией, и он ослабляет эту терминированность, он детерминологизирует это, но здесь нет никакого вырождения.
Султанов А.Х.: Здесь есть талант. Талант состоит в том, чтобы сохранить терминологическое ядро.
Батыгин Г.С. Поиграть…
Султанов А.Х.: И в то же время показать этот смысл людям, которые не владеют терминологией, т.е. дать его описание в контексте обычного языка. В этом как раз состоит талант учителя.
Батыгин Г.С.: Понял. (Чесноков С.В. подает сигнал, что хочет задать вопрос). Хорошо, Сережа, только учти, что это вопросы.
Чесноков С.В.: Только один вопрос. Можно предположить ситуацию, когда ученые специально используют термины, превращая их в метафору.
Батыгин Г.С.: Этот вопрос уже был.
Султанов А.Х.: Дело в том, что термин и метафора – одна из основных тем терминоведения, потому что ясно, что значительная часть терминов создается именно метафорически. Метафорические средства языка дают возможность из обычных слов, т.е. обычное слово употребляется так, что они обозначают совсем необычные вещи. Даже самые простые "головки" у болтов, у спичек - это же метафора. (Улыбка на лицах мужчин) Метафоризация - это один из инструментов терминообразования, а когда термин становится метафорой, то это вполне реально. Если понимать терминологизацию, как очень широкое языковое средство переноса.
Батыгин Г.С.: Исходный материал в качестве форманта берется любой, да? А потом перенос…
Татарова Г.: Скажите, пожалуйста, Вы не употребляли термин "значение". В каком соотношении находятся категории "значение" и "смысл"?
Батыгин Г.С.: Да, я давно хочу узнать. (Общий смех).
Султанов А.Х.: Это одна из принципиальных тем. Это особая тема. Дело в том, что в современном языкознании "смысл" почти что исключен из употребления. Возьмите последний "Энциклопедический лингвистический словарь", там вообще статьи на слово "смысл" нет. И очень многие лингвисты всячески стараются избежать употребления этого слова. Один из современных лингвистов А.И. Новиков прямо говорит, что лингвисты считают слово "смысл" экстралингвистическим фактом, явлением, но, с другой стороны, без этого слова, без слова, которое указывает на область, которая отличается от значения, как бы мы его не определяли, требуется обязательное усилие извлечь новый смысл.
Я для себя имею не очень внятное различение двух этих категорий. Когда мы говорим о смысле слова, мы должны начать разговор со смысла вещи. Потому что без разговора о смысле вещи нам очень трудно подойти к бытию смысла слова, к основанию его сущности. В этом как раз и проблема, почему лингвисты считают "смысл" экстралингвистическим, потому что нужно говорить о вещи, о смысле вещи.
Если очень коротко и совсем даже формально. Смысл вещи, как таковой, он может проявляться совершенно по-разному, становясь в разные отношения к разным вещам и явлениям и он везде проявляет свои разные стороны. Среди всех прочих становлений смысл вещи может приобретать свое знаковое становление, т.е. в языке, т.е. в поле уже означенных смыслов. Вот это становление смысла вещи в поле уже означенных смыслов, т.е. приобретение своей знаково-смысловой структуры, приводит к тому, что оно сначала может быть описательным, т.е. смысл вещи может даваться описательно, но, по мере того, как этот смысл уже входит в пространство языка, он имеет тенденцию к обретению своего собственного имени. И вот, когда этот смысл приобретает свое собственное имя, вот это и есть смысл слова. Это смысл вещи только в смыслоозначенном пространстве языка.
Здесь мы еще должны помнить, что о том, что смысл вещи хотя и подвижен, но очень устойчив. Если говорить в терминологии, допустим, Лосева - это "эйдос". Он внутри себя очень подвижен, но он устойчив, он вечен. Если мы теперь будем говорить о значении, то значение - это смысл слова, только опрокинутый во время, т.е. взятый в контексте. Здесь уже начинает работать время, т.е. изменение и варьирование при этом бесконечно в условиях пространства-времени. Один и тот же смысл может представляться совсем по-разному как значение в разных точках пространства-времени.
Одно значение слова "город" для горожанина, хотя при этом смысл слова останется, другое значение слова "город" для деревенского жителя. Другое значение слова "город" для человека, который ни разу в жизни его не видел, он просто ужаснется, а для другого это смысл и стихия его жизни.
Разница в том, что смысл как таковой он постоянен, и в нем очень силен момент постоянства. Хотя он очень подвижно постоянен, а значение - это тот же смысл, только взятый в контексте. Контекстное, пространственное и временное оформление смысла - это и есть его значение. В этом плане это различение на смысл и значение не принципиально для термина, потому что основная смысловая структура задается дефиницией, строго говоря вне времени и, с другой стороны, она временна.
Татарова Г.: Дефиницию можно назвать значением?
Султанов А.Х.: Саму дефиницию? Да, можно назвать значением. Это описательно данное значение, описанное значение.
Шмерлина И.А.: Можно задать вопрос?
Батыгин Г.С.: Извините, я сейчас. Эдвард!
Свидерский Э.: Вопрос и простой комментарий. Мне кажется, что то, что Вы называете смыслом, было бы у Г. Фреге Bedeutung, Reference.
Султанов А.Х.: В известном смысле, да.
Свидерский Э.: Это так. В чисто лексикографическом смысле да. Фреге говорит Sinn und Bedeutung, в вашем смысле Reference, Notation, да?
Султанов А.Х.: Как некоторый инвариант, да.
Свидерский Э.: Комментарий и также вопрос. Почему Вы принимаете такую сложную этимологию. У Вас много <неразб> слово, термин или значение. Почему стратегия номинализма Вам ничего не говорит?
Султанов А.Х. Да, вот так сложилось в жизни… (Общий смех).
Батыгин Г.С.: А кому сейчас легко?
Султанов А.Х.: Да, вот так сложилось в жизни, что думая над темой языка и слова и выразительных средство науки, я все дальше и дальше стал уходить от тех установок, которые были восприняты мною из области нормативной логики. Все меньше и меньше я там находил ответов на самые простые вопросы, и моя встреча с А.Ф. Лосевым и через него новое видение Платона дали мне возможность продумать, двинуться вперед по отношению к тому, где я стоял на денотатах, сигнификатах, упершись в эти ограничительные категории, а у Лосева 67 смысловых моментов структуры имени. Ни одна логика, ни одна лингвистика не может усвоить их сразу, хотя в разных разделах языкознания говорят, в общем, почти обо всем и о фонетике, и морфологии, и о синтаксисе, и о понятии, и о символе. Но общее языкознание не может взять их все, потому что это такое видение слова, имени, которое преодолевает границы, которые были созданы воззрениями на языке в, скажем так, в неопозитивизме. Поскольку постольку основные установки в формальной символической логике - это позитивистские установки, то так я все дальше и дальше уходил, и теперь я очень редко обращаюсь к энергии неопозитивистских размышлений о языке.
Свидерский Э.: Позвольте, Геннадий Семенович, задать простой вопрос. С самого начала я не слышал, а может быть Вы об этом говорили. Проблематика переводов, которое тоже немного и в смысле Куайна. Я пишу на доске, на немецком "Der Hund ist auf dem Teppich", на французском "Le chat, le chien se trouve sur le tapis", на русском как? Собака сидит на ковре.
Батыгин Г.С. На польском?
Свидерский Э.: И говорю студентам, что если у вас есть знания, чтобы понимать на этих различных языках, но безотносительно к этим языкам, если у вас есть понимание, что такое кошка или собака, то у вас есть понимание. Но и Куайн и другие в своих работах показали, что это очень трудно, потому что зависит от контекста, и нет возможности перевода.
Султанов А.Х.: Кроме этой традиции, есть и другая традиция, которая взята из этой же темы. Об этом очень много и подробно говорил Булгаков….
Конец записи. Расшифровка по видеозаписи, произведена Н. Деминой.
Библиография А.Х. Султанова
- Суперанская А.В.; Султанов А.Х. К вопросу о терминах-омонимах // Омосемия и омография в естественных и машинных языках. - Владивосток, 1986. - С. 77-81.
- Султанов А.Х. Об онтологии смысла // Логика, методология, философия науки : XI Междунар. конф. 5. Секции: 12. Философия языка. - М.; Обнинск, 1995. - С. 92-93.
- Султанов А.Х. О природе научного термина : Пробл. философии языка. Монография. - М.: Изд-во Рос. ун-та дружбы народов, 1996. - 93 с.
- Султанов А.Х.; Низамов Ш.Р. Опыт практической транслитерации русского текста латинским алфавитом // НТИ. Сер. 1, Организация и методика информ. работы. - М., 2000. - N 3. - C. 34-35.
- Султанов А.Х. Слово как вещь, явленная в смысле // Проблемы прикладной лингвистики = Scripta linguisticae applicate. - М., 2002. - 2001. - С. 276-293.
Об А.Х. Султанове
Родился в 1946 году. Кандидат философских наук, ведущий научный сотрудник Института языкознания РАН, доцент кафедры истории философии Российского университета дружбы народов.
Александр Хамитович серьезно занимался философией языка, числя своими учителями таких выдающихся мыслителей, как отец Павел Флоренский, протоирей Сергий Булгаков и профессор Алексей Лосев.
Султанов - автор многочисленных научных работ. Одной из последних стала вышедшая два года назад в издательстве РУДН Программа спецкурса "Современные проблемы философии (философия языка)", предназначенная для студентов филологических факультетов. Основной ее целью было дать представление об опыте философского продумывания лингвистических проблем, опираясь на который, студенты смогли бы самостоятельно осмыслить сущностные основы слова.
Для Александра Хамитовича весь смысл жизни заключался в науке. Его занимал не быт, но бытие, в начале которого как известно, было Слово. Поэтому ученый с особым увлечением вслед за великими предшественниками изучал, быть может, самые трудные в философии вопросы.
Вот лишь небольшой перечень волновавших его проблем: диалектика времени и вечности, слово как временной объект, время в слове и слово во времени, антиномия постоянства и изменчивости слова, настоящее как диалектическое единство времени и вечности. В настоящем, в памяти коллег и учеников, Александр Хамитович и останется. Навсегда. Прощание с ученым состоялось 16 июня 2003 г. в церкви Живоначальной Троицы в Хохловском переулке.
Источник: "Большой Город", №21 (61), 27 июня 2003 года
